Екатерина Глаголева - Путь Долгоруковых

Тем временем фельдмаршал Миних привел небольшой отряд солдат по набережной от Зимнего дворца к Летнему саду и, оставив больше половины у Царицына луга, велел своему адъютанту Манштейну отправляться в Летний дворец с двумя десятками преображенцев, арестовать Бирона, а в случае сопротивления – убить его.

Летний дворец тоже спал, уставившись множеством темных глазниц на облетевшие деревья, пожухлые боскеты и белеющие во мраке мраморные статуи. Манштейн в жилых покоях не бывал и понятия не имел, где находится спальня Бирона, однако он решительно двинулся вперед через длинную анфиладу комнат, пока не очутился перед закрытой дверью. Рванув ее на себя, увидел обитые коврами покои с большой кроватью посредине, подскочил к ней и отдернул полог. Раздался дружный вопль, который издали разом проснувшиеся супруги; герцогиня продолжала кричать, а ее муж, спрыгнув на пол, попытался шмыгнуть под кровать, но Манштейн обежал вокруг и схватил его за плечи. В спальню вломились гвардейцы; Бирон, распрямившись, работал кулаками, раздавая удары направо и налево, но его несколько раз сильно стукнули прикладом, повалили, заткнули рот платком, а караульный офицер связал ему руки своим шарфом. Регента – босого, в одной рубашке – отволокли на гауптвахту, там накрыли солдатской епанчой и отнесли в карету фельдмаршала, дожидавшуюся у ворот, чтобы везти его в Зимний дворец. Манштейн же отправился арестовывать младшего брата регента – Густава Бирона, командовавшего Измайловским полком. К четырем утра все было кончено.

У Зимнего дворца выстроились преображенцы; к пяти часам туда уже начали съезжаться чиновники, и впереди всех – Андрей Иванович Остерман, чудесным образом исцелившийся от тяжкой болезни, что всю прежнюю неделю приковывала его к постели. Анна Леопольдовна встречала их в парадном платье, набеленная и нарумяненная, чтобы скрыть следы бессонной ночи. Было 9 ноября 1740 года – день рождения Эрнста Иоганна Бирона, и главные люди в государстве, которые три недели назад, после кончины Анны Иоанновны, просили его не отказываться от регентства при младенце Иоанне и присягали ему, теперь молили принцессу принять титул великой княгини Анны и стать правительницей всея России. Явившаяся в карете Елизавета Петровна склонилась перед ней, поцеловала ей руку и произнесла слова присяги.

Ночью выпал снег, и утром сколоченный накануне помост покрылся пушистым белым ковром. Его смахнули метелкой. О казни было объявлено заранее, глашатай прошелся по улицам, созывая народ, и вокруг помоста, оцепленного солдатами, начали собираться любопытные. Дул пронизывающий ноябрьский ветер, небо низко нависало над белыми стенами Тобольского кремля. «Ведут, ведут!» – послышался звонкий голос, и толпа заколыхалась, вытягивая шеи и подымаясь на цыпочки.

Барабанщики выбили дробь, приказный зачитал именной указ: «Долгоруковым Александру, за происшедшие от него в бытность в ссылке в городе Березове важные злодейственные непристойные слова, и князю Николаю, что он, слыша о тех словах от брата своего князя Ивана, не донес и о том умолчал, учинить обоим публично в Тобольске жестокое наказание: бить кнутом и, урезав у них языки, сослать в работу, вечно: Александра в Камчатку, Николая в Охотск».

Первым на помост вывели Александра. Сняли с него рубаху, открыв ахнувшей публике длинный рваный шрам на животе. Попытка наложить на себя руки не удалась, его выходил лекарь из шведов, а солдаты прозвали «князь с поротым брюхом». Пока его привязывали к столбу, Александр озирался вокруг затравленным зверем. Подошел палач с щипцами и ножом. Толпа охнула, затопталась, загомонила, но увидеть ничего не удалось, только краткий сдавленный крик – и рот уже замотан белым платком, на котором быстро расплывается алое пятно. Свист кнута, мычащее дергающееся тело… Снова барабанная дробь; двое солдат отвязывают и уносят одного, двое других привязывают следующего…

В Тобольске еще не знали, что подписавшая указ государыня Анна Иоанновна месяц как скончалась. Милостивое распоряжение Анны Леопольдовны – «от означенных экзекуций оных Долгоруковых помиловать и того им не чинить» – доставили слишком поздно. Из Сибирской губернской канцелярии отправили репорт о том, что наказание учинено, а живы ли ныне оные Долгоруковы или из них кто умер, известий не имеется. Брат же их Алексей отправлен матросом в Камчатскую экспедицию.

Шуршат полозья по накатанному снегу, быстро летит возок, проплывают мимо верстовые столбы. День ясный, морозный; морды лошадей белые от инея, пар валит из ноздрей. Ямщик на них покрикивает, но редко: студеный воздух режет горло, как стеклом. Седоки укрылись медвежьей полстью, но все равно холодно. Однако Екатерина с возмущением отталкивает офицера, когда тот начинает к ней прижиматься.

Тяжела была жизнь в Березове, а оказалось, что то горе – еще не горе. Сестер Долгоруковых и Алексея привезли в Тобольск, отобрав у них все, кроме медной и оловянной посуды да платья в обрез; людей их дворовых отпустили на волю и разослали по сибирским городам, разрешив девкам выйти замуж за местных жителей. Алексею предстоял дальний путь в Большерецкий острог, на двадцать копеек в день, а сестрам – в монастыри: Елене – в Тюменский Успенский, Анне – в Верхотурский Покровский, а Екатерине – дальше всех: в Томск, за тысячу шестьсот верст.

Дорога дальняя, а жилье на ней редко увидишь, все тайга да тайга; если и встретится какое русское селение, помимо татарских юрт, то живут там либо ссыльные, либо казаки да солдаты, служивые люди. Рыбино, Тара, Каинский форпост, Чаусский острог… Везде ее встречают жадные мужские глаза. Екатерина закутана в платок, неповоротлива в толстой шубе, а эти взгляды все равно пронзают ее насквозь. Женщины здесь редки, а оголодавшим без них мужчинам все едино: хоть косая, хоть рябая, лишь бы баба. И никуда не денешься, ни за кого не спрячешься! Ночевать приходится в общей избе… Екатерине становится страшно, она поневоле жмется поближе к офицеру Петру Егорову, приставленному к ней в караульщики, а тот неверно толкует ее мысли и снова начинает приставать… Скорей бы уже доехать…

Томский острог стоит над крутым обрывом, огородившись частоколом со сторожевыми башнями и опоясавшись рекой. А вокруг раскинулся большой посад с двумя площадями, деревянными торговыми рядами, каменной ратушей и церковью, слободами ямщиков, кузнецов, тележников, шорников, смолокуров… Богородице-Алексеевский мужской монастырь – вторая крепость, высится на Юрточной горе. Обитель большая, богатая, со своими крепостными, пахотными землями и рыбными промыслами. А Рождественский девичий монастырь, притулившийся в самом конце посада над Томью, совсем захирел. Никакого каменного строения в нем нет, все деревянное: церковь Рождества Богородицы об одном престоле, шесть келий и больница длиною в восемнадцать саженей и шириною в четыре, все ветхие и стоят порознь, обнесенные покосившейся оградой. Приходских дворов за ним не закреплено, а потому нет и никакого доходу. Настоятельницы – и той не имеется, только поп, дьячок да пономарь при церкви, семь старых и дряхлых монахинь, каких уже ноги не держат, а у одной и очи не видят, да четыре неимущие вдовы, которые за ними ходят. Четыре года не получали они денежного и хлебного жалованья, питаясь от подаяния мирских людей. Екатерина привезла с собой десять рублей, вырученных от продажи с торгов ее же пожитков, а на одни дрова в прошлом году издержали не меньше трех…