Екатерина Глаголева - Путь Долгоруковых

В начале лета в Томск приехал сибирский губернатор Бутурлин, до которого дошли слухи о роптании в народе. Вот ведь должность проклятая: всем угоди, за всеми уследи, и никогда не знаешь, кто тебе яму выкопает, а кто в нее столкнет. Доносы шлют все, кому не лень; Плещеева, при котором он ранее вице-губернатором был, иркутский вице-губернатор подсидел. А там, наверху, указы пекут, как блины. То спрячь девку подальше, чтоб и слуху о ней не было, а потом другой стих найдет – прикажут отыскать и представить, а ежели, не ровен час, померла, ты ж и виноват окажешься! А он уж седьмой десяток разменял и прошение в Петербург отправил, чтоб уволили его от должности за слабостью здоровья…

Солдат отсалютовал губернатору и взял ружье на караул. Петр Иванович тяжело поднялся на крыльцо, вошел в услужливо раскрытую перед ним дверь. Сзади за ним протиснулась игуменья, не переставая канючить о скудном житье черниц, исполненном скорбей… Екатерина сидела на лавке у окна. Она лишь повернула голову на шум, но не поднялась и не предложила гостю сесть. Потоптавшись немного и не получив ответа на свой вопрос, Бутурлин ушел, сопровождаемый квохтавшей монахиней.

Проводив высокого гостя, она вернулась и набросилась на Екатерину черной крикливой галкой. Как смела она вести себя столь предерзостно? Живой в ад сойдешь, гордячка! Кайся, недостойная! Сорок дней будешь бить по сорок поклонов! Прямо сейчас и починай – ну!

Екатерина по-прежнему сидела у окна, но когда игуменья замахнулась на нее клюкой, резко встала с пылающими от гнева щеками, так что та даже попятилась:

– Уважай свет и во тьме! – воскликнула сильным, звонким голосом. – Не забывай, что я княжна, а не холопка!

Голова шла кругом, в глазах мутилось. Только бы не упасть… Проснувшаяся старуха смотрела на них с печки блеклыми глазками и испуганно крестилась дрожащей рукой.

– Свет, говоришь, во тьме? – раздельно произнесла игуменья и, ничего более не говоря, ушла, опираясь на свою клюку.

Через некоторое время снаружи раздался стук: в келье заколачивали досками окно.

Хороший город Москва! Большой, шумный, звонкий, пестрый! Ванятке тут оченно нравится, уж и рад он, что дядя Егор взял их с собой сюда жить! Всю Москву, поди, и за месяц пешком не обойдешь, хотя тятя, слыша такие слова, только посмеивается. Он уже раз возил Ванятку за реку, в Китай-город и на Красную площадь. Тятя тут все знает, он и в самом Кремле бывал, и в Белом городе, и в Немецкой слободе. А Ванятка за год изучил только Кадашевскую слободу в Замоскворечье, где дядя Егор купил себе дом в переулке, недалеко от Монетного двора, – деревянный, двухэтажный, с большим двором и огородом, обнесенный высоким забором.

Дядя Егор дома почти не бывает: то он в своей лавке в Китай-городе, то уезжает куда по торговым делам. Говорит, что, когда Ванятка немного подрастет, будет брать его с собой. То-то было бы хорошо! Ванятке пуще всего нравится путешествовать, охота ему повидать самые разные места. Тятя вот много где побывал, и большие реки видел, и степи, и горы, и даже море. Только он рассказывать об этом не любит. Но и здесь, в Москве, каких только диковин не увидишь! Нонешним летом был тут проездом в столицу посол персидского шаха, так все сбежались смотреть, и Ванятка с тятей тоже: впереди шли огромные серые зверюги с большими ушами и носом до самой земли, с ногами, что бревна, а изо рта торчат белые клыки. Шли по три в ряд, целая дюжина; на спине яркая богатая попона, а на голове башенка, и в ней погонщик. А за этими зверями другие, с двумя мохнатыми горбами, таких Ванятка уже видел на базаре, верблюды называются. Дальше – лошади не лошади, ослы не ослы, и на них персиянские музыканты: кто в дудку дудит, кто стучит руками по барабанам, похожим на лукошки. После кареты, кареты, кареты, лошадей уйма, и все как на подбор, тятя от них своего единственного глаза оторвать не мог. Как проходили по Полянке, у церкви Григория Неокесарийского пушки палили, а потом, как вступили на мост через Москву-реку, совсем недавно построенный, – так жахнули уже у Кремля. Много потом об этом разговоров было; персы-то, почитай, с целый месяц в Москве прожили. Говорят, нашего хлеба и никакого яства они не едят, подавай им сорочинского зерна. А тятя сказал, что он то зерно едал, но, чтобы его вкусно приготовить, секрет надо знать и особую молитву.

Когда у дяди Егора выдается свободная минутка, он учит Ванятку грамоте: читать по складам, имя свое подписывать, а еще считать на пальцах и на счетах, чтобы потом он смог записать в толстую книгу, сколько в лавке какого товару. Говорит, вырастешь – будешь в лавке у меня приказчиком. Вот это уже Ванятке нравится меньше, ну да оно еще вилами по воде писано, как тятя говорит. Тятя все больше при лошадях, и это тоже здорово. Они ездят на кузницу – ковать лошадей, и к реке летом – купать их. Тятя объясняет ему, как чистить лошадь, как запрягать и распрягать, как выводить после бега, как узнать, здорова ли она. Дядя Егор говорит, что тятя в этом деле дока, его даже цыганам не провести, даром что одноглазый. Дядя Егор задумал извозом заниматься, и тут он без тяти, как без рук.

А у тяти руки золотые. Он все умеет. Биту вот сделал Ванятке из коровьей бабки, свинцом залил и шершавым камнем обточил, чтоб гладкая была. Научил Ванятку, как играть, чтобы весь кон себе забрать: правую бабку надо бросать правой рукой, левую – левой, держать ее, зажав между большим и указательным пальцами.

– Тять, а ты на кулачки драться меня научишь? – спрашивает Ванятка.

– Научу, – подумав, отвечает Семен. – К Масленой удалого бойца из тебя сделаю. Если кашу будешь хорошо кушать.

Прикипел он душой к этому мальцу, даже сам от себя не ожидал. И Дуня понемногу успокоилась, а то поначалу боялась (он это чувствовал), что новый муж станет обижать ее сына. А к нему и Танюшка теперь ластится, не пугаясь уже его страшного шрама. Но девочка-то больше с матерью, а сына растить – мужское дело.

Тут, правда, есть одна закавыка. Егору-то Степанычу с Дарьей Акимовной Бог сыновей не дал, одни девки. Четвертая родилась, когда Семен с Дуней уже к ним в услужение поступили. Хозяин виду не подает, шутит: мол, замуж вас выдавать не стану – разорите меня вконец на приданое, будете дома у тяти сидеть да рукодельничать, благо подать за вас платить не нужно, и в солдаты не заберут. Это-то верно, старшие девочки уже у матери учатся, прилежно за пяльцами сидят, и Танюшку Дарья Акимовна обещала вышивке научить, – все лучше, чем с матерью горшками да ухватами греметь. Но на Ванятку Егор Степаныч явно глаз положил: грамоте учит, в помощники себе прочит. Оно, конечно, дело хорошее, да только ревность Семену сердце грызет. А уж когда обронил Егор как-то мимоходом, что запишет Ванятку своим сыном, мол, купеческий сын не ровня солдатскому, так Семена словно кипятком ошпарило. Хотя ежели как следует рассудить, то прав он, Егор Степаныч…