Екатерина Глаголева - Путь Долгоруковых

Улицы в Москве завалило снегом, колодников гоняют их расчищать. Нищие, убогие, слепцы и богомольцы ходят под окнами, поют Лазаря. Дарья Акимовна некоторых странниц привечает, просит Евдокию Мироновну их покормить, оставляет ночевать, когда Егора Степаныча дома нет: он этого не любит. День зимний короток, не успеешь оглянуться – уж и темно. Потрескивает лучина, уютно веет теплом от печи, Дуня с раздувшимся животом лежит на лавке, рядом Даша с пяльцами, Семен сидит у огня, чинит сбрую, а дети – на печи да на полатях. Странница певучим сладким голосом заводит сказку о Беловодье. Нет там ни бедных, ни богатых, ни воров, ни разбойников, живут там одни лишь праведники, Бога славят и от трудов своих питаются. Далеко лежит та страна: за лесами, за долами, за Уральскими горами, за великой рекою Обью и за Большой Беловодной рекой. И не попасть туда ни конному, ни пешему, а только в лодке выехать перед самой зарей на середину реки и ждать. Как покажется солнышко над землей, надо сотворить молитву, и тогда расступятся воды и откроется дивный град со златоглавыми церквями, высокими хоромами, зелеными садами. Это и есть Беловодье. Тут надо, не оглядываясь и трижды лоб перекрестя, направить туда свой челн. Коли праведный человек – попадет он в заветный град, а коли грешник, воды сойдутся вновь и поглотит его пучина. Потому как правит той страной сам Христос, а от Него не скроешь грехов – ни прошлых, ни нынешних, Он каждую душу насквозь видит.

После той сказки Ванятка целый день ходил задумчивый.

– Тятя, а ты челном править можешь?

– Могу.

– А давай уйдем в Беловодье?

– Мне туда не попасть. Я людей убивал.

– Так то ж на войне было! Не разбойник же ты!

И Дуне показалось, что при этих словах Семен вздрогнул.

На Ваняткино счастье, странница остается еще на ночь: утомилась сильно, ноги избила, а до Троице-Сергиева монастыря, куда она идет поклониться святым мощам, путь неблизкий. Хоть бы уж она подольше пожила, каково любо ее сказки слушать! Про лежащий на восходе остров Березань, где растет вниз ветвями и вверх корнями солнечная береза, и про блаженные острова Макарийские, где текут реки медовые и молочные в кисельных берегах… Лежит тот остров посреди реки-окияна, первый под самым восходом солнца, залетают на него птицы райские гамаюн и феникс и благоухание износят чудное. А зимы там нет…

– Земля! – Голос был сиплый, еле слышный, и матрос, собравшись с силами, крикнул еще раз: – Земля!

Было часов восемь утра, только-только рассвело, но на горизонте четко обрисовались высокие горы, покрытые снегом.

Цепляясь за такелаж, на нос «Святого Петра» медленно пробирался лейтенант Ваксель. Встал, пошатываясь, рядом с матросом, вгляделся в даль и ободряюще похлопал его по плечу. Но что это за земля? Остров или материк? Отдышавшись, Ваксель отправился к себе в каюту, чтобы свериться с собственноручно изготовленной меркаторской картой, на которой он отмечал суточный переход. За пять месяцев плавания они прошли в виду множества островов, но им ни разу не встретилась известная и описанная земля, чтобы можно было привести в порядок свои расчеты. Солнце не пробивалось сквозь плотную завесу дождевых туч и не могло служить ориентиром. Если это Камчатка, они спасены. А если нет? Во всяком случае, надо известить командора.

Беринг уже несколько недель не покидал постели. Цинга убивает свою жертву исподволь, отнимая силы и желание что-либо делать, лишая воли и внушая жалость к себе. Сначала человек дает себе поблажку (вот немного отдохну), потом ему все труднее встать, а выполнив малую толику своей обычной работы, он валится с ног. Поддавшись слабости, человек уже погиб, хотя еще дышит, мыслит и говорит. Вернее, стонет и хнычет: зачем все это? Оставьте меня, скорей бы умереть! Через неделю у него желтеет лицо, начинают кровоточить десны и шататься зубы. Он уже не может пошевелить ни рукой ни ногой, хотя сохраняет отменный аппетит. Сопротивляться этому недугу способны лишь те, кто принуждает себя работать. На «Святом Петре» таких осталось мало: изношенные паруса было некому заменить, вахтенные у штурвала сидели на скамейке, пока не валились с нее, уступая место таким же доходягам… Корабль бросало по волнам, словно кусок дерева; длинными темными ночами, когда по палубе и снастям хлестал злой дождь со снегом и градом, команда лежала по койкам в вонючем душном кубрике, страдая от голода и жажды. Водка, приносившая небольшое облегчение, закончилась уже давно, и почти каждый день за борт выбрасывали покойников.

Совет в каюте капитан-командора был недолгим: причалить к берегу – единственный шанс спасти себя и корабль. Ваксель, штурман Софрон Хитрово и боцман Алексей Иванов побрели обратно на палубу – заставлять матросов ставить паруса.

Дмитрий Овцын работал вместе со всеми: травил гитовы, выбирал шкоты. Он был из тех, кто старался перебороть цингу, однако она порой одерживала верх, и он падал без сил на бухты мокрых канатов, тяжело и прерывисто дыша и слушая колокольный звон в ушах. Вечером до заветного берега оставалось по-прежнему далеко, а утром обнаружилось, что ночью лопнули все главные снасти по правому борту. Пришлось убирать грот-марсель и грозившую упасть на палубу грот-рею. Едва это было сделано, как лопнули две главные снасти на фок-мачте. Судно шло очень медленно на одних лишь нижних парусах. Наконец, в пять часов пополудни бросили якорь, но уже через час канат оборвался, и корабль подхватила сильная волна, дважды ударив его о каменный риф. Бросили другой якорь – и его канат немедленно лопнул. Обессилевшие матросы повалились на палубу – кто ничком, кто на четвереньки, ловя раскрытым ртом холодный воздух и с ужасом глядя на вздымающийся серо-зеленый вал. Овцын вцепился онемевшими от холода пальцами в такелаж, втянул голову в плечи и закрыл глаза. Его оглушил шум воды, палуба под ногами резко качнулась, тут же взмыла вверх и мгновение спустя понеслась вниз, аж засосало под ложечкой. Океан продолжал бушевать, однако судно больше не качалось. Мокрый и дрожащий, Овцын открыл глаза, но ничего не увидел: со всех сторон его обнимала влажная тьма. Кто-то высек огонь; стало ясно, что их перебросило волной через каменную гряду. В полной темноте бросили наудачу якорь и, совершенно изнуренные, пошли спать.

Утром встали поздно, когда давно рассвело. До земли под дырявым пологом снега оставалось около трехсот саженей. С превеликим трудом спустили шлюпку, и Ваксель с адъюнктом Стеллером, исполнявшим обязанности корабельного лекаря, поплыли к берегу.

В свои тридцать два года Георг Стеллер сохранял юношеский задор и природное баварское жизнелюбие. Трудности словно воодушевляли его. Совершенно не заботясь о бытовой стороне жизни, не обременяя себя лишним багажом и собственноручно готовя себе простую пищу, он был неутомимым и дотошным исследователем, никогда не жаловался на судьбу и всегда пребывал в отменном настроении. Парадоксальным образом все эти качества мешали его сближению с людьми, а порой и доводили до крупных ссор, поскольку легко оборачивались упрямством и поучительством. В Камчатскую экспедицию он напросился вопреки запрету своего академического начальника Гмелина, которого считал малосведущим человеком, а затем добился своего включения в морской вояж. Отношения с Берингом у него не заладились; капитан-командор даже запретил ему сходить на берег, когда «Святой Петр» бросил якорь у американских островов, но Стеллер прилюдно устроил скандал, грозился протестовать на капитан-командора Правительствующему Сенату и добился своего. Правда, на берегу он пробыл всего шесть часов, собрав, однако, изрядный гербарий. Зато Беринг с досады снялся с якоря совершенно неожиданно, не успев запастись достаточным количеством пресной воды, от чего впоследствии всем пришлось страдать. Не стали тратить время и на сбор лекарственных трав, указанных Стеллеру алеутами, хотя на судне уже начиналась цинга. Лейтенант Ваксель тоже держался со Стеллером настороженно, хотя и отдавал должное его обширным познаниям в ботанике. После того как жена отказалась ехать с ним в Сибирь, Георг, по его собственным словам, «взял себе в любовницы Природу». Бригитта… Конечно, она знала, что делает: ее покойный муж, царский лекарь Мессершмидт, уже познакомил ее со всеми радостями проживания в этой дикой стране. Но все-таки она могла бы вернуться сюда еще раз – ради него, Стеллера! Многие участники Камчатской экспедиции взяли с собой жен и даже детей; двенадцатилетний сын Вакселя Лоренц отправился в море волонтером. Сейчас он лежит пластом в каюте на «Святом Петре», и отец, ощупывая цепким взглядом берег в поисках удобного места для высадки, то и дело возвращается мыслями к нему.