Екатерина Глаголева - Путь Долгоруковых

Наутро он выглядел немногим краше покойника. И все же, построив команду, постарался собрать всю свою уверенность в кулак, чтобы казаться спокойным. Пусть те, кто имеет опыт постройки кораблей, сделают шаг вперед.

Сначала над шеренгой повисла тишина, потом люди возбужденно загудели. Из рядов никто не выходил. Ваксель чувствовал на себе обжигающий взгляд Овцына и старался не смотреть в его сторону. Именно в такие моменты на корабле может вспыхнуть бунт. Себя ему не жаль, он это заслужил, но Лоренц? Что станет с сыном?…

Плотный казак, остриженный в кружок, отодвинул плечом стоявшего рядом и вразвалочку подошел к лейтенанту.

– Ну, я, – сказал он.

– Что – ты? – слегка растерялся Ваксель.

– В Охотске на верфи работал, – пояснил казак, напирая на «о».

– Как зовут? – обрадовался Савелий Лаврентьевич.

– Савва, Стародубцевы мы. Из Красноярска.

Распустив всех прочих, Ваксель увел Стародубцева в свою палатку, чтобы как следует все с ним обсудить. Казак был на верфи простым рабочим, однако обладал сметкой и цепкой памятью. Говорил он обдуманно, взвешивая каждое слово. Он берется построить новое судно, ежели Ваксель укажет ему размеры и пропорции. Тотчас набросали чертеж. Из пакетбота решили сделать гукер, оставив только одну мачту, а вторую распилить.

Утром 6 мая заложили киль, вытесали и укрепили форштевень и ахтерштевень. После этого Ваксель пригласил всех к себе в гости, предупредив, чтобы каждый принес свою посуду. Над костром висел большой судовой котел, до краев наполненный густой коричневатой жижей. В Сибири такой напиток называют «сатуран»: пшеничную муку, поджаренную в масле, заливают кипящим чаем и размешивают. Вакселю пришлось удовольствоваться тем, что под рукой: вместо масла – китовый жир, вместо пшеничной муки – заплесневелая ржаная, а вместо чая – отвар из брусничных листьев. Однако каждый выпил и похвалил. Развеселившись и без водки, просидели до полуночи за разговорами, а с утра бодро принялись за работу.

Морские котики ушли в море; противному вонючему мясу требовалось срочно найти замену. Кто-то разглядел лежбище тюленей по ту сторону гор. Каждый день туда уходил отряд охотников в восемь человек – оборванных, по большей части босых; они продирались сквозь колючие кусты, прыгали с камня на камень… В одну сторону выходило верст двадцать пять, а то и тридцать, потом столько же обратно – с тяжелой ношей на плечах… Того, что они могли принести, не хватало, чтобы прокормить остальных, работавших на постройке судна. Топоры валились из рук, коренья, добываемые Стеллером, не спасали. Но тут у рифов вновь показались длинные черные спины и послышалось фырканье.

– Я думаю, это животные вроде ламантинов, – сказал Стеллер Вакселю, – только гораздо крупнее.

– Ламантины? Морские коровы?

– Не вполне. Это не может быть Trichechus manatus, но весьма вероятно, что они принадлежат к отряду Sirenia… Впрочем, неважно. Но если мы сумеем их добыть, мы спасены.

Плотницкий инструмент временно отложили в сторону. Китобоев в команде тоже не было, но пятеро казаков вызвались пойти за зверем.

Тихо скользит лодка, охотники затаили дыхание. Ближе, ближе серо-бурая спина. Матерь Божья, до чего огромный зверь! В длину не меньше десяти аршин! А голова маленькая, глазки овечьи. Примерившись, казак, привставший на носу, бросает тяжелый заточенный крюк, привязанный к перлиню, но тот соскальзывает по толстой гладкой шкуре. Морская корова невозмутимо продолжает пастись, срывая со дна водоросли. Вторая попытка, крюк вонзается между ребрами, казак отчаянно кричит: «Тяни!» Вся команда на берегу тащит перлинь на себя; взревев, корова дергается, ныряет – и все сорок человек оказываются в холодной воде по самые плечи! «Бей! Бей!» Казаки в лодке начинают рубить и колоть зверя саблями, штыками и копьями; крюк засел плотно, а люди с берега намертво вцепились в канат. Громадная туша извивается, стонет, плещет хвостом, от нее не отстают – и вот уже брызнула фонтаном горячая кровь… Постепенно выбираясь на берег, измученные люди подтаскивают ближе измученное животное и ждут отлива. Холод пробирает на ветру, а бросить перлинь нельзя. Но вот вода отступила; люди бросаются к туше, чтобы освежевать ее, разделать и унести куски на берег.

– Погодите! – вопит Стеллер. – Я должен ее измерить! Зарисовать!

От него отмахиваются.

«До пупа походит на тюленя, от пупа до хвоста – на рыбу, – записывал вечером Стеллер в своем журнале. – Череп напоминает лошадиный. Во рту вместо зубов две широкие плоские кости… Под передними ногами находятся грудные железы, содержащие большое обилие молока, превосходящего своей сладостью и жирностью молоко животных, живущих на земле». Он все-таки сумел измерить и взвесить тушу – почти двести пудов!

Это был настоящий пир. За полчаса куски мяса, варившиеся в котле, разбухли вдвое, оно просто таяло во рту. Растопленный жир, пахнувший миндалем, пили чашками.

На следующий день с наступлением прилива к берегу подплыл детеныш, потерявший мать. С ним расправились без особого труда. В этой охоте Овцын не участвовал: у него вдруг сдавило горло, защипало глаза, и он поскорее спрятался за выступ скалы, чтобы никто не видал его рыданий, похожих на корчи. «Мясо детенышей напоминает поросенка, мясо взрослых – телятину», – бесстрастно записал Стеллер.

К концу мая остов судна был готов. Изнутри его обшили старыми растрескавшимися досками с дырками от гвоздей и скоб, от киля до ватерлинии – новым тесом. Настелили палубу. На корме устроили каюту для Вакселя и трех офицеров, на носу – камбуз. Сделали восемь весел – по четыре с каждой стороны. Раздергали единственный новый канат и вытопили из него смолу, чтобы было чем конопатить пазы. Засолили несколько бочек мяса морских коров, запаслись водой, муки же оставалось всего двадцать пудов. Безветренным вечером 10 августа, при полном приливе, судно спустили на воду. Ваксель снова выставил угощение, но у него пировала только половина команды, Овцын же вместе с остальными устанавливал мачту и крепил такелаж. Теперь он старался как можно меньше быть на берегу и брался за самую тяжелую работу, всеми силами приближая возвращение домой.

Наконец подвесили руль, поставили паруса и стали веслами отгребать от берега. Волоча за собой на буксире шлюпку, новый «Святой Петр» навсегда покинул остров Беринга. В последний раз оборотившись к нему, вся команда обнажила головы и перекрестилась.

Оба насоса работали не переставая с самого обеда, но к вечеру воду пришлось вычерпывать ведрами через оба люка. По лицам струился пот, который некогда было утереть. Вот что значит выйти в море тринадцатого числа! И шлюпки больше нет – канат пришлось обрубить, чтобы не мешала. Ваксель приказал выбросить балласт. Перекидали за борт пушечные ядра, картечь, половину багажа… Наконец нашли течь: из одного паза вымыло конопатку. Снова законопатили паз, забив его деревянными планками. У насоса оставили двоих, а остальных послали управляться с парусами: нужно было лавировать против сильного встречного ветра.