Екатерина Глаголева - Путь Долгоруковых

– Земля! – крикнул матрос. И громко, радостно повторил: – Земля!

Дней десять шли вдоль берега Камчатки, пока не достигли Авачинской бухты, а наутро бросили якорь в Петропавловской гавани. На них смотрели так, будто они вернулись с того света. Алексей Чириков со слезами радости обнял и расцеловал Вакселя и Хитрово, а Стеллер с неудовольствием узнал, что его вещи, оставленные на сохранение, уже успели распродать.

Впервые за год команда отправилась в баню. На берегу началась обычная суета и маета: надо было составлять репорты, ходатайствовать о выплате жалованья, которое люди не получали с прошлой весны, ругаться с приказными, по-своему распорядившимися невыданным провиантом… Чириков огорошил новостью: государыня Анна Иоанновна скончалась, Бирон отправлен в ссылку, на престоле дщерь Петрова – императрица Елизавета. 27 августа 1742 года созвали общий сбор. Дмитрий Овцын – выбритый, с тщательно причесанными и напудренными волосами, в вычищенном мундире – вышел из строя и опустился на одно колено; его прикрыли знаменем и отдали ему шпагу. Теперь он снова был дворянин и лейтенант.

– Так вот он каков – внук мой, Иван Михайлович?

Ванечка поднимает голову и смотрит снизу вверх на женщину, одетую в черное с ног до головы. В руках у нее четки, на груди крест. С высокой черной шапки спускается покрывало, обнимая слегка оплывшее, но все еще приятное лицо. Густые брови, под ними карие печальные глаза, верхняя губа сморщилась к середине, а подбородок упрямо выдается вперед. Женщина тоже смотрит на него – сверху вниз. У мальчика серые глаза, широкий нос, толстая нижняя губа отвисла, рот полуоткрыт – смышлен ли он? Ничуть не похож на своего красавца-деда, разве что лоб высокий и брови вразлет.

– Поклонись бабушке, – шепчет сзади матушка.

Ванечка опускает голову и шаркает ножкой. Женщина в черном крестит его и ласково треплет по щеке теплой мягкой ладонью:

– Господь с тобою. Ступай, чадо, поиграй в садочке.

День сегодня погожий, легкий ветерок поигрывает изумрудной листвой, щебечут птицы, в воздухе носится медвяный запах нагретой травы и цветов. На склоне холма стоит небольшая деревянная церковь, утопая среди садов, при ней больница и кельи матери Нектарии. Как здесь тихо! Трудно поверить, что всего в нескольких сотнях шагов отсюда, за белокаменной Вознесенской церковью с тремя зелеными куполами, похожими на шеломы былинных богатырей, и за осанистой надвратной колокольней – торговая площадь, Гостиные ряды… От шумного светского мира Свято-Вознесенский Фроловский монастырь отделяет каменная ограда, поставленная восемь лет назад, когда княгиня Наталья Борисовна Долгорукова постриглась здесь в монахини, приняв имя Нектария.

Пока девочки-сиротки, живущие при ней, готовят в кельях скромное угощение и накрывают на стол, она неспешно прогуливается по тропинке со своими гостями. Господь послал сегодня радость: сын Михаил с женой приехал из Москвы ее проведать и привез показать двухлетнего внука. Старшую внучку, Прасковью, мать Нектария видала, когда сама гостила у сына в Волынском, а младшей, Аннушке, еще и года не исполнилось, осталась дома.

Михаилу уже тридцать пять. В Семеновском гвардейском полку он прослужил всего шесть лет и вышел в отставку в чине капитана. Выправку сохранил военную, тугой галстук заставляет держать голову прямо, парик напудренный в три локона. Правда, за пять лет деревенской жизни он располнел и даже несколько обрюзг. Жена Анна Николаевна, дочь барона Николая Григорьевича Строганова, ему ровесница. Не красавица, но приятная женщина. Слава Богу, ладно живут, а то уж как Мишенька убивался, когда умерла его первая жена, княжна Анна Михайловна Голицына! Ей и было-то всего восемнадцать лет… Дитя на свет произвела и через два дня скончалась, а потом и девочка, окрещенная Натальей, покинула сей мир, едва начав ходить и лопотать первые слова… Сколько страданий посылаешь Ты нам, Господи, испытывая нас…

– Дядюшку видал ли, Сергея Борисыча? – спрашивает мать Нектария.

– А как же! Мы ж у него и остановились, в Пустынно-Николаевском монастыре. У игумена Стефана благословение получили… И Дмитрия видал.

– Что, как он? – быстро обернулась к Михаилу мать.

– Слава Богу, здоров. Узнал меня, обнял с радостью. Говорил так связно, толково.

Дмитрий, ее боль, терновый венец, узы, привязывающие к грешному миру… Он тоже был записан в гвардию – сержантом, потом прапорщиком, но уже в детстве стало ясно, что он душевно болен. Красивый, высокий, он обладал пытливым умом и нежным сердцем, однако на него иногда «находило»: он переставал узнавать родных, кричал что-то бессвязное, плакал, бился головой о стену, а то и пытался порезать себя ножом… В двадцать четыре года он получил отставку и приехал в Киев к матери, которая отдала его под крыло преподобного Саввы из Софийского монастыря Киево-Печерской лавры. Тогда на престол взошла императрица Екатерина, став самодержицей всероссийской. Нектария написала ей, прося позволить младшему сыну принять постриг. Государыня разрешила князю Дмитрию жить в монастыре, но не дозволила ему стать монахом ради его молодости, дабы время никого не привело в раскаяние. Когда же и граф Сергей Борисович Шереметев, выйдя в отставку, приехал в Киев, племянника перевезли к нему.

– Хорошо тут у вас! – вздохнула Анна Николаевна, наслаждаясь чистым воздухом и приятной прохладой.

– Да, хорошо… Батюшка мой, Борис Петрович, мечтал о постриге, хотел хотя бы малость пожить покойно на сем свете. Сделал великий вклад в Киевский Печерский монастырь, из собственного серебра велел изготовить Царские врата для соборной церкви. Да государь разрешения не дал, а велел ему снова жениться – в шестьдесят-то лет!.. Ослушайся он тогда государя – не было бы на свете ни меня, ни братьев моих, ни сестер… А не родись я на свет – не пришлось бы мне претерпеть столько бедствий…

Глаза монахини наполнились слезами, голос пресекся. Проворно зашевелились пальцы, перебирая четки. Михаил беспомощно переглянулся с женой.

– Вы бы, матушка, описали на досуге свою жизнь, ведь она поистине памяти достойна!

Мать Нектария вяло махнула на него рукой, слабо улыбнувшись:

– Что я за особа, чтобы жизнь мою описывать! Гораздо достойнее меня сыщутся!

– Что мне до других! Внуки ваши подрастут, будут о вас расспрашивать. Я многого не помню, да и не ведаю, а оставили бы вы на память журнал, они бы узнали доподлинно, чтó вам в сей жизни испытать довелось. И о батюшке моем, своем деде, узнали бы… Более ведь о том поведать некому.

Михаил взял обеими ладонями правую руку матери, прильнул к ней губами. Та мягко высвободилась, отошла на пару шагов и отвернулась. Она сильно взволновалась и теперь пыталась успокоиться, шепча молитву. Потом снова обратилась к сыну с невесткой.