Владимир Красильщиков - В начале будущего. Повесть о Глебе Кржижановском

«Но других людей у нас нет, строить — с этими. Конники Буденного, бойцы Тухачевского, Егорова, Фрунзе из таких же мужиков, а бьют академических генералов, ясновельможных панов, получивших образование в Сорбоннах и Оксфордах. Нет — избавь меня бог! — я не восхваляю невежество или косность. Я знаю: мужики-красноармейцы побеждают потому, что сознание высокой цели делает их сильными, умными, окрыленными, потому, что другие мужики, несмотря ни на какие лишения, пустили производство на важнейших заводах — превратили Брянск, Тулу, Сормово, Петроград, Москву в арсеналы Революции. И Ленин верит: простые русские мужики не так уж просты. Как панов и генералов, одолеют они разруху, нищету, отсталость. И я верю. А Классон?.. Конечно, Роберт Эдуардович — золотой человек, человек-коренник: вошел в упряжку и повез, какие бы пристяжные ни были. Но при всем желании о нем не скажешь, что он демократ».

Возле соседнего карьера стояла машина, похожая на пушку. Только палила она водой в торф, который размывался, стекал жидкой кашицей в карьер. Толстый, гудевший хобот, подвешенный на подъемном кране, хлебал эту трясину и гнал ее по трубам в пруд неподалеку. Оттуда насос перекачивал торфяную жижу на поля сушки.

— За три минуты мы перешли из прошлого в будущее, — обернулся Классон.

В последние годы он «болел» усовершенствованием добычи торфа с помощью водяной струи. Для первого опыта в карьер привезли паровую пожарную машину. Под напором ее струи торф лишь слегка окрасил воду.

— Ну и кофей вы заварили! — смущенно улыбались инженеры: — Жидковат, не на чем погадать.

Вскоре место пожарной машины занял мощный насос — и торф потек, как надо, «гидромассой». Струя вышибала его из переплетения древесных корней и перемешивала. На пути торфа поставили «сита», но громадные решетки в течение нескольких минут забивались пнями, щепками, мусором — очистить торфяную массу и поднять насосом на поле было немыслимо.

Всякий другой опустил бы руки, но Классон... Классон изобрел торфосос — машину, которая висела на крюке крана, втягивала массу, измельчала ее, перерезала волокна и... не засорялась. На создание ее ушло ни много ни мало — три года.

Однако Глеб Максимилианович хорошо знал и то, что в прошлом году новым способом добыли больше, чем когда бы то ни было, но почти весь разлитый торф, так и не высохнув, ушел под снег, попал в топки лишь весной.

«Хороши бы мы были зимой с нашей «Электропередачей», если бы понадеялись только на гидравлический способ!..» — Глеб Максимилианович с нескрываемой досадой смотрел на Классона. Давно же все ясно, все смотрено-пересмотрено сотню раз: рано пока всерьез говорить о новом методе. И вообще... вода и топливо — совместятся ли они, примирятся ли когда-нибудь? Недаром и председатель

Главторфа Иван Иванович Радченко и Александр Васильевич Винтер — начальник строительства Шатурской станции, светлые головы, и в чем, в чем, а в консерватизме и склонности к рутине их не заподозришь, — оба не признают за гидроторфом будущего.

Классон, должно быть, догадался, о чем думал спутник, торопливо, но не теряя достоинства, объяснил:

— Наконец удалось добиться истирания одновременно со всасыванием массы.

— А торфяные кирпичи по-прежнему никудышные.

— Нет, теперь они будут отличные при любой погоде.

— У вас они уже есть?

— Пока еще нет, но... Сохнут.

— Вот когда высохнут...

— Они будут плотные и прочные. Я ручаюсь! Нельзя обходить такое делю в плане развития страны на ближайшие десять—пятнадцать лет!

— Нельзя включать в этот план недостаточно продуманные, сырые идеи.

— «Сырые»?! Да вы посмотрите, какая масса идет!.. Шоколад! Какао «Эйнем»! Это ли не сюрприз! — Классон потянул его напрямик по грязи вдоль трубопровода к пруду, наполненному блестевшей жижей.

Но раздался грохот, скрежет — и механик, стоявший у щита, рванул на себя рычаг рубильника.

Кржижановский чуть было не позлорадствовал: ну, вот, мол, опять «бенефис»! — обернулся и осекся. В какое отчаяние приходил Роберт Эдуардович, когда что-то не ладилось! Кинулся к подъемному крану — помог, поправил. Но уже не осталось прежнего запала, задиристой убежденности.

Злясь на себя, на Глеба Максимилиановича, на белый свет, он всю обратную дорогу ворчал:

— Предполагаем в плане повысить производительность труда за счет интенсификации, механизации и рационализации. Хорошо. А где организация?

— Самый трудный вопрос. — Едва поспевая за ним, Глеб Максимилианович вздохнул. — Людей, наделенных талантом организатора, мало.

— У нас... — подхватил Классон и почти побежал, — у нас инженеры вообще отвыкают думать. Все время уходит на сметы-анкеты.

— Верно, многие ищут спокойную жизнь в главках и конторах.

— Недавно нам приказали спешно дать справку, сколько рабочих пьет чай и по скольку раз в день! Это не бред сумасшедшего — у меня хранится бумага!.. В то же время сотни пудов топлива летят на ветер из-за того, что никак не получим реактив для контроля за условиями сгорания... Хочешь отремонтировать котел — подай смету в восьми экземплярах. Ходит, ходит она по инстанциям, урезается, согласовывается, наконец возвращается утвержденная. Но работать по ней уже нельзя: время упущено, цена денег упала или что-нибудь еще.

— Бюрократизм страшнее Врангеля! Владимир Ильич доходит до неистовства — дерется с бюрократами не на жизнь, а на смерть.

— Существуют государственные органы снабжения, но каждое предприятие держит собственных «толкачей», без которых ни одна работа не идет. Почему? Да потому, что в основе неверная мысль: будто всякий чиновник центрального управления компетентен во всем, что ему дают на подпись. Единственная область, в которой компетентность профессионалов продолжает признаваться, — искусство: в театре по-прежнему поют Шаляпин и Нежданова. Да еще, пожалуй, в медицине. Ведь никто не решится подвергнуться операции, если ему скажут, что человек, который будет оперировать, не хирург...

Глеб Максимилианович невольно рассмеялся, а Классон с ходу выломил, точно срубил, гибкую лозину, стеганул ею по припудренному рыжей пылью голенищу добротного ялового сапога, продолжал серьезно, жестко даже... Он говорил страстно, увлекался, перегибал, но это говорил человек с размахом, инженер в высшем смысле слова, наделенный творческой фантазией. Понятно, он был далеко не единомышленник, не подбирал выражения, не стеснялся — бросал обидные слова прямо в лицо, выкладывал то, что думал, что наболело. И когда он закончил, Глеб Максимилианович вполне искренне, без тени обиды был благодарен ему:

«Не зря прогулялись — есть над чем подумать всей Комиссии».

Никогда еще Глеб Максимилианович не ждал с таким нетерпением дождь, как в нынешнее лето. Утром, едва поднявшись, он спешил посмотреть, не хмурится ли, не заволакивает ли на западе или юге. Даже на восток оглядывался, хотя давно известно, что оттуда ветер дождя не принашивал.