Владимир Красильщиков - В начале будущего. Повесть о Глебе Кржижановском

Глеб Максимилианович не унимается:

— Не пойму я вас. Керенский же ясно сказал в своем интервью: «Большевистская психология до конца изжита трудящимися массами России». Опять не заметили? Ай-ай- ай! Темные люди. А вот Сила Силыч, дворник наш, в своем ответном интервью так сформулировал собственную позицию по данному вопросу... Он заявил: «На каждое чиханье не наздравствуешься» — и добавил... — Глеб Максимилианович изображает испуг, косится на девушек. — Убедительно прошу не заносить в стенограмму декларацию Сил Силыча. — Грозит пальцем, подправляет усы. — К делу, дорогие друзья, к делу.

Вроде ничего особенного и не сказал, ничего не произошло, а настроение у маститых «метров» поправилось. Как надо, слушают сообщение о том, что Ленин очень одобряет доклады о развитии Волжского и Северного районов.

— Ваш и ваш, — говорит Кржижановский коллегам. Приятно похвалить, ох как любит он похвалить, одобрить, ободрить человека. — Желательно доклады по всем районам представить в том же виде, с указанием конкретных мер по выполнению намеченного плана электрификации в ближайшие годы, с приведением таблицы, иллюстрирующей в цифрах, хотя бы и предположительно, постепенное развитие по годам электрических станций... Указать центры, на которые необходимо обратить особое внимание... С выпуском в свет указанных докладов, с приведением обобщающего доклада и сводной карты будем считать работы ГОЭЛРО в первой стадии — по заданию ВЦИК — законченными...

Вопреки обвинениям противников, Глеб Максимилианович, гонясь за журавлем, не забывал и о синице: медленно, но упрямо набирали темп работы, задуманные в разделе «А» плана. Худо ли, хорошо ли — на дровах, на мазуте, на остатках смазочных масел — действовала Московская станция.

На «Электропередаче» работали все три агрегата — пятнадцать тысяч киловатт.

Прибавим силу переоборудованных на торф и дрова станций Глуховской мануфактуры в Богородске, Франкорусского общества в Павлово-Посаде и Орехово-Зуевской.

Вспомним о невиданных доселе запасах торфа, добытого гидравлическим способом... Словом, Москва встречала зиму с солидной электрической поддержкой.

Под Питером, на станции Уткина Заводь, устанавливали котлы и турбины.

Строились гиганты Каширы, Шатуры, Волхова.

Одна за другой вспыхивали чудо-лампочки на потонувших во тьме просторах России — в селе Ярополец, в деревнях Лотошино, Шаховская, Монасеино, Бурцево, наконец, Кашино.

Мозглым вечером, когда ледяная крупа постукивала в оконное стекло, а в печурке уютно потрескивали настоящие поленья, с парадного хода позвонили.

Глеб Максимилианович, словно предчувствуя что-то важное, оторвался от письменного стола, распахнул дверь — на пороге Ленин. В запорошенной шапке, в шубе, раскрасневшийся, свежий, помолодевший.

Невольно припомнилось, как катались с ним на коньках и как однажды в сибирской ссылке Глеб Максимилианович привел определение здорового человека, данное знаменитым врачом: здоровье — прежде всего четкость и крепость чувств, здоровому неведомы вялость, половинчатость, если он любит — так любит, коли ненавидит — так ненавидит, его вовремя потянет ко сну и вовремя в нем взыграет аппетит.

Это определение очень понравилось молодому Владимиру Ульянову. А Глеб, взглянув тогда на его лицо, услыхав его смех, подумал: «Вот ты как раз и есть прямое подтверждение справедливости такого определения».

Сколько воды утекло с тех пор! Сколько пережито, перечувствовано, передумано! Недавно Глеб Максимилианович спросил:

— Какое самое страшное событие, Владимир Ильич?

— Выступление перед враждебной аудиторией.

Вся сознательная жизнь их обоих — в борьбе и баталиях. Еще одно свидетельство тому — пули, ударившие в Ильича. И уж кто-кто, а Глеб Максимилианович знает, как Ленин устал, чего ему стоят все эти поездки, походы, встречи, с каким трудом он встает каждое утро, чтобы работать, работать, работать.

Этой осенью, когда решалась судьба нашего контрнаступления на Варшаву, Глеб Максимилианович не раз видел Ленина до крайности взволнованным, напряженным и высказывал свои опасения:

— Не слишком ли далеко ушло правое крыло нашей армии? Как бы...

— «Как бы»! «Лишь бы»! — перебивал Владимир Ильич со свойственной ему нетерпимостью к любому проявлению прекраснодушия: — Вы можете назвать войну, которая велась без риска? История знает такие примеры? — И уже мягче, добрее пояснял: — Слишком заманчива ставка: одним ударом выиграть войну, покончить с Западным фронтом. Как нам это нужно! Как необходимо!

В последние недели он почти не спал, буквально сжигал свой мозг работой: непрерывные заседания и выступления, статьи, доклады, чтение новых и новых книг, отчетов, записок... Часами ходил с ним Глеб Максимилианович перед сном, но и после прогулки он не мог уснуть. А когда Кржижановский предупредил: «Погубите себя», — Ленин вздохнул:

— Разве дело не стоит этого?

Сейчас он был чем-то очень взволнован и спешил рассказать об этом товарищу:

— Я был в Кашине! Замечательно! Обнадеживающе!.. «Булочка»! — обрадовался он вышедшей в переднюю Зине.

Оттого, что он назвал ее не по имени, а питерской подпольной кличкой, сразу установился какой-то располагающий настрой. Несмотря на все старания хозяина, гость не дал снять с себя пальто — сам и снял и повесил. Шагнул в знакомый кабинет, поморщился, увидев свой портрет на стене, но ничего не сказал и, стараясь не смотреть в ту сторону, бойко отвечал на все обычные в подобных случаях предложения.

— Чай — с удовольствием! Даже с сахаром? Тем более! И сухари — с удовольствием! Масло? О! Богачи! Миллионеры! Не могу отказаться. — Подсел к столу в кресло с широкими подлокотниками: — Так вот. Эт-то было необыкновенно. Торжественное открытие электрического освещения в русской деревне... Мы поехали с Надей, и Борис Иванович Угримов с нами... Представьте: горница рубленой избы с иконами и картинками, изображающими штурм Шипки, «Интернационал» в исполнении струнного оркестра. Праздничный стол с говяжьим холодцом и брагой, самовар ворчит... Потом на улице устроили митинг. И один из крестьян, председатель артели Родионов, сказал между прочим — я отлично запомнил его слова, отлично запомнил! — «Мы, крестьяне, были темны, и вот теперь у нас появился свет, неестественный свет, который будет освещать нашу крестьянскую темноту».

— «Неестественный»? — задумчиво переспросил Глеб Максимилианович, пододвигая свое кресло.

— Так и сказал. Слово в слово.

— И появление света невольно связано с Советской властью.

— Именно! Ведь именно для нее стало неестественным то, что сотни, тысячи лет крестьяне и рабочие могли жить в такой темноте, в нищете, в угнетении. Да-а... Из этой темноты скоро не выскочишь. Провести электрификацию немыслимо, пока у нас есть безграмотные. — Ленин, досадуя, охватил локти так, словно ушиб о край стола, но тут же к делу: — Интересно, сколько лампочек в Соединенных Штатах?