Мэгги О'Фаррелл - Хамнет

Представляя свою будущую свадьбу, Элиза мечтала, как она пройдет по Хенли-стрит в цветочном венке при ясном солнечном свете. Ей вовсе не хотелось, чтобы ее обвенчали где-то вдали от города, в маленькой церкви, где незнакомый священник тайком проведет их с женихом к алтарю; нет, она будет венчаться в их приходской церкви и пойдет к алтарю с гордо поднятой головой. В этом девушка не сомневалась. Оглашение о ее венчании будет вывешено заранее на дверях церкви. Но их отец и брат Агнес организовали все по собственному усмотрению, не слушая ничьих советов.

И все-таки она с удовольствием сплетет для Агнес цветочный венок. Кто же еще мог сплести его? Уж наверняка не мачеха Агнес или ее сводные сестры: они держались особняком, продолжая жить своим мирком на ферме в Шоттери.

— Возможно, они придут на венчание, — пожав плечами, заметила Агнес, — а возможно, и нет.

Но Агнес должна быть в цветочном венке. Нельзя же венчаться без венка, символа девственности, даже если невеста ждет ребенка. Поэтому Элиза и решила спросить ее. Она прочистила горло и скрестила пальцы за спиной, моля об удаче.

— Можно мне… — начала она разговор в ледяной атмосфере комнаты, — мне подумалось, может, вы хотите, чтобы я… сплела для вас цветочный венок? На завтра?

Она поняла, что Агнес, за ее спиной, услышала ее слова. Элиза услышала, как она вздохнула, и подумала на мгновение, что ей ответят отказом, что она сморозила глупость и вообще это не ее ума дело.

Тюфяк зашуршал и всколыхнулся, когда Агнес повернулась к ней лицом.

— Венок? — повторила Агнес, и Элиза уловила в ее голосе веселый оттенок. — Да, мне очень хотелось бы. Спасибо.

Элиза тоже развернулась в постели, и теперь они смотрели друг на друга, словно неожиданно стали заговорщицами.

— Не знаю, — продолжила Элиза, — какие цветы удастся найти в это время года. Может, какие-то веточки с ягодами или…

— Веточки можжевельника, — перебила ее Агнес, — или падуба. Еще есть папоротник. Или сосновые лапы.

— И плющ еще зеленеет.

— Или ветки орешника. Мы можем сходить вместе к реке, — предложила Агнес, взяв Элизу за руку, — сегодня, попозже, и посмотрим, что там найдется.

— На прошлой неделе я видела там на берегу стрелки аконита. Может быть…

— Они ядовиты, — сказала Агнес, повернувшись на спину и положив руку Элизы себе на живот, — хочешь узнать, как брыкается малышка? Она начинает двигаться рано утром. Может, намекает, что пора завтракать.

— Она? — удивленно спросила Элиза, потрясенная как столь внезапной близостью и теплом, исходившим от упругого и натянутого живота женщины, так и крепкой хваткой ее руки.

— Мне кажется, будет девочка, — пояснила Агнес, изящно и быстро зевнув.

Пальцы Агнес сжимали руку Элизы. Девочка испытала невероятно странное ощущение, словно что-то вытягивалось из нее, как заноза из кожи или инфекция из ранки, и одновременно в нее вливалось нечто иное. Она не могла сообразить, то ли она получает, то ли отдает что-то. И ей хотелось одновременно и избавиться от этого странного ощущения, отдернув руку, и продлить его.

— Твоя сестра, — мягко произнесла Агнес, — она ведь была младше тебя?

Элиза пристально смотрела на гладкий лоб, белые виски и черные волосы своей будущей невестки. Как же она догадалась, что Элиза вспоминала Анну?

— Да, — признала Элиза, — почти на два года.

— И сколько же ей было лет, когда она умерла?

— Восемь.

Агнес сочувственно поцокала языком.

— Мне очень жаль, — пробормотала она, — что вы понесли тяжкую утрату.

Элиза не говорила, как она беспокоится за Анну, такую одинокую и маленькую, оставшуюся без нее, где бы она сейчас ни находилась. Не говорила, как подолгу лежала вечерами, шепча ее имя, просто на тот случай, если сестра ее могла слышать, куда бы она ни попала, на случай, если призывный голос Элизы мог утешить и поддержать ее. Элиза страдала, думая о том, что Анна где-то плачет от боли, а она, Элиза, не способна услышать, не в силах помочь сестре.

Агнес погладила руку Элизы и быстро произнесла:

— Не забывай, что она там с другими сестрами. Теми двумя девочками, которые умерли до твоего рождения. Они заботятся друг о друге. И ей не хочется, чтобы ты беспокоилась. Она хочет, чтобы ты… — Агнес помедлила, взглянув на Элизу, вздрогнувшую то ли от холода, то ли от потрясения или по обеим причинам, — я имела в виду, — произнесла она с оттенком новой озабоченности, — по-моему, ей не хотелось бы, чтобы ты беспокоилась. Ей хотелось бы, чтобы ты жила и спала спокойно.

Они немного помолчали. Из-за окна донесся цокот лошадиных копыт, кто-то проехал по улице в северную сторону.

— Как вы узнали, — прошептала Элиза, — что умерли еще две другие девочки?

— Твой брат рассказывал мне, — задумчиво помедлив, ответила Агнес, не глядя на Элизу.

— Одну из них, — еле слышно сказала Элиза, — тоже звали Элизой. Первого ребенка. Вы и об этом знали?

Агнес хотела кивнуть, но потом просто пожала плечами.

— Гилберт говорит, что… — Элиза опасливо оглянулась и лишь потом продолжила, — что она может явиться ко мне среди ночи и стоять возле моей кровати, требуя вернуть ей имя. Наверное, она сердится, что я присвоила его.

— Вздор, — твердо ответила Агнес, — Гилберт болтает чепуху. Не слушай его. Твоя сестра радуется, что тебя назвали так же, как ее, что ты носишь такое же имя. Запомни это хорошенько. Если я услышу, как Гилберт опять скажет тебе это хоть раз, то подложу крапиву ему в штаны.

— Нет, не подложите, — прыснув от смеха, возразила Элиза.

— Точно подложу. Это отучит его болтать глупости, пугая людей. — Агнес отпустила руку Элизы и поднялась с кровати. — Все понятно? А теперь пора начинать день.

Элиза взглянула на свою руку. На ее коже осталась легкая вмятина, там, где к ней прижимался большой палец Агнес, а вокруг образовалось розовое кольцо. Девочка потерла это место другой рукой, удивившись тому, каким оно стало теплым, словно она держала руку около свечи.

Венок Элиза плела из папоротника, лиственницы и маргариток. Она занималась плетением, сидя за обеденным столом. Ей поручили присматривать за младшим братом Эдмундом, поэтому она дала ему поиграть с лишними веточками лиственницы и цветочками маргариток. Он сидел на полу, расставив ножки, и с серьезным видом аккуратно складывал эти растения в деревянную миску, потом принялся помешивать их ложкой. Она слышала, как он, простукивая ложкой, тихо лепечет о чем-то: «тики, токи» — что означало «листики, цветочки» и «иза» вместо «Элиза», «уп» вместо «суп». Все его словечки можно было понять, если знать, как слушать.

Пальцы девочки — сильные, тонкие, больше привыкшие к сшиванию кожи — сплетали собранные растения в ободок. Эдмунд встал на ножки. Неуверенно прошелся до окна и обратно, а потом направился к камину и, подойдя ближе, начал опасливо приговаривать: «Низя… бо-бо…»