Мэгги О'Фаррелл - Хамнет

Попытавшись сглотнуть, Хамнет почувствовал, что горло плотно забито. Язык стал шершавым и вялым и так распух, что заполнил весь рот. Он с трудом поднялся на ноги и осознал, что очертания комнаты расплываются перед его взглядом. Боль пронзила его затылок и начала кусаться там, точно загнанная в ловушку крыса.

Напевая что-то себе под нос, Агнес вошла в дом. Положила на стол все, что принесла с собой: два пучка розмарина, кожаную сумку, горшок меда, завернутый в листья пчелиный воск, свою соломенную шляпу, букетик живокоста, его она собиралась измельчить, высушить и настоять в теплом масле.

Пройдя по комнате, она поставила ровнее кресло у камина, взяла со стола чепец Сюзанны, чтобы повесить его на крючок за дверью. Потом она открыла окно на улицу, на случай, если придет кто-то, нуждающийся в ее помощи. Агнес расшнуровала киртл и сняла его. Потом вышла в заднюю дверь и направилась к дворовой кухне.

Исходящий из кухни жар ощущался уже за несколько шагов.

Внутри она увидела, как Мэри помешивала воду в кастрюле, а рядом с ней на табуретке сидела Сюзанна и очищала лук от грязи.

— Ну наконец-то, — бросила раскрасневшаяся от жары Мэри, — а вы не особо торопились домой.

— Пчелы улетели в сад, — пояснила она, мимолетно улыбнувшись, — мне пришлось заманивать их обратно в ульи.

Мэри хмыкнула, добавляя в воду пригоршню муки. На пчел у нее никогда не хватало терпения. Хитрые твари.

— А как там вообще дела в «Хьюлэндсе?»

— По-моему, хорошо, — ответила Агнес, приветливо коснувшись головы дочери, потом, достав испеченную утром буханку хлеба и положив на разделочный стол, добавила: — Боюсь, что у Бартоломью еще побаливает нога, хотя он и не признается. Но я заметила, как он хромает. Говорит, что ноет к дождю, только и всего, но я сказала, что ему нужно… — Агнес не договорила, вдруг замерев с хлебным ножом в руке, — а где двойняшки?

Ни Мэри, ни Сюзанна не обратили внимания на ее вопрос, продолжая заниматься своими делами.

— Где Хамнет и Джудит? — опять спросила Агнес.

— Понятия не имею, — ответила Мэри, поднося ложку ко рту, чтобы снять пробу, — но когда найду, этих бездельников ждет порка. Никто так и не приготовил мне растопку. И стол не накрыли. Бог знает, где пропадает эта парочка. Скоро уж ужинать пора, а их по-прежнему нигде не видно.

Вонзая в хлеб зазубренный край лезвия, Агнес нарезала хлеб, два ломтя уже аккуратно упали один на другой. Она уже собиралась в третий раз прорезать корку, но нож вдруг выскользнул из ее руки.

— Я только схожу и… — Не договорив, она вышла из кухни и направилась по двору к большому дому. Заглянула в мастерскую, где Джон склонился над верстаком, всем своим видом показывая, что его лучше не беспокоить. Прошла по столовой и гостиной. Окликнула детей, подойдя к лестнице на второй этаж. Но не дождалась ответа. Она вышла через парадную дверь на Хенли-стрит. Дневная жара спала, уличная пыль улеглась, люди возвращались по домам ужинать.

Второй раз за этот вечер Агнес зашла в дверь своего собственного флигеля.

И тогда-то она заметила, что ее сын стоял у подножия лестницы. Бледный и тихий, он стоял там, держась за перила. На лбу у него появились шишка и порез, которых явно не было утром.

Агнес бросилась к нему, за несколько шагов пробежав всю комнату.

— Что? — спросила она, взяв его за плечи. — Что это? Что случилось с твоим лицом?

Он ничего не сказал. Только покачал головой. И показал рукой наверх. Агнес обняла мальчика, догадавшись, что случилось.

Элиза сообщила Агнес, что сплетет для нее свадебный венок. Если, добавила она, Агнес этого хочет.

Сие предложение, произнесенное застенчивым тоном, последовало рано утром. Элиза лежала рядом с этой женщиной, так неожиданно и впечатляюще появившейся в их доме. Только что рассвело, и с улицы изредка доносились стук колес первых телег и чьи-то торопливые шаги.

— Пока мы будем заниматься организацией свадьбы, — заявила Мэри, — тебе, Элиза, придется делить постель с Агнес.

Стиснув зубы и не глядя на дочь, мать сообщила ей об этом и положила на кровать дополнительное одеяло. Элиза печально посмотрела на ближайшую к окну половину кровати, она пустовала с тех пор, как умерла ее сестра Анна. Подняв глаза, она заметила, что мать смотрит туда же, и ей захотелось сказать: «Вы еще вспоминаете ее, вам по-прежнему иногда кажется, что вы слышите ее шаги, ее голос, звук ее дыхания по ночам, ведь сама я постоянно все это слышу. И все еще надеюсь, что однажды, проснувшись утром, увижу, что Анна вновь спокойно спит рядом со мной. Возможно, поначалу возникнут какие-то хитрые сложности, но со временем все станет как прежде, когда она была жива и здорова».

Однако ничего подобного не происходило, и каждое утро Элиза просыпалась в одиночестве.

А теперь рядом с ней лежала невеста ее брата: Агнес заменила Анну. Подготовка к свадьбе проходила в хлопотливой спешке, ее брат нуждался в каком-то специальном разрешении, а еще время тратили на какие-то не очень понятные Элизе, но затяжные и жаркие споры из-за денег. Друзья брата Агнес предоставили какое-то поручительство: только это она и поняла. Еще, однажды подслушивая за дверью гостиной, Элиза узнала о каком-то ребенке в ее животе. Никто прямо не говорил ей об этом. Так же, как никто и не подумал сообщить, что венчание состоится уже завтра утром: ее брат и Агнес отправятся в приходскую церковь Темпл Графтона, где священник согласился обвенчать их. Не их городской священник, не из той церкви, куда они ходили каждое воскресенье. Тот священник был другом семьи фермера. Как раз он-то на самом деле и подарил Агнес пустельгу. Сам вырастил ее из яйца, и он же когда-то научил ее, как лечить легочную гниль у соколов.

— Он поженит нас, — беспечно сказала Агнес, работая педалью прялки Мэри, — ведь он знает меня с детства и всегда относился ко мне доброжелательно.

Когда-то Агнес выменяла у него на бочку эля несколько опутинок.

— Он стал настоящим мастером не только в разведении и дрессировке птиц, — пояснила она, собирая шерсть свободной рукой, — но и в разведении пчел и в пивоварении и поделился со мной всеми своими обширными знаниями и опытом.

Сидя за прялкой у камина в гостиной, Агнес рассказывала о своей жизни, а в руках матери Элизы замерли вязальные спицы, она выглядела так, словно не могла поверить в услышанное, отчего брат Элизы, не сдержавшись, прыснул в кружку, вызвав, в свою очередь, гнев отца. Элиза, однако, с восторгом ловила каждое слово. Ей еще не приходилось слышать подобных речей, никто в их доме не говорил на эти темы так просто и свободно, с такой естественной радостью и расположением.

В любом случае церемонию венчания уже назначили. И именно этот священник, сведущий в разведении охотничьих птиц, пчеловодстве и пивоварении, обвенчает их завтра утром, проведя обряд быстро, тихо и тайно.