Лариса Шкатула - Казачья доля: воля-неволя

В голосе матери прозвучала тоска, но Люба в запале ничего не заметила. Кроме вот этого ее запрета: за Митьку не отдадим!

– … А я разве мало помогала тебе ткать, и шить, и холсты отбеливать… Так-то ты родителей благодаришь. Своеволие выказываешь. Теперь посиди на хуторе, подумай о том, какая ты любящая дочь!

Ну и пусть Митька из бедной семьи! Любиного приданого вполне бы им хватило, у нее есть еще кое-что, кроме приданного. Но Митька же не захочет жить на Любины деньги… Точно, он слишком чувствительный, не хочет ни от кого зависеть. Да разве Люба его хоть в чем-нибудь упрекнула бы?.. Все равно, скоро война или еще какой поход, и вернулся бы ее миленок с хорошей добычей… Но мать сказала: и не мечтай!

Теперь выходит… Теперь что-то случилось с ее любимым Семочкой. А не надо было других обижать!

– Рассказывай мне все по порядку, – приказала Люба. – Что значит, Семка куда-то делся?

Семен всегда был в их семье, а теперь вдруг куда-то делся. То есть, старший брат и был семья. Люба, конечно, понимала, что совсем скоро Семен уедет на службу, но сейчас-то, куда ему деваться? Это было так же невероятно, как если бы она услышала сообщение о том, что Митька Иващенко женился.

Что поделаешь, Люба сейчас всю свою жизнь пыталась соединить с жизнью Митьки. И все с ним сравнивала. Хотя братов закадычный друг ничего Любе о своих чувствах не говорил, она не сомневалась, он тоже жить без нее не может. Если бы родители не стали говорить про свадьбу с кем-нибудь другим! Год, что такое год, не успеешь оглянуться, как он промчится. Люба могла бы погулять с Митькой, поговорить с ним о своих чувствах. А то… Вдруг он и не догадывается о том, что девушка его любит?

– Пропал, – сказал Гришка, решив, что Люба молчит, потому что не может поверить в такое, а она все о том же думает, о Митьке! – Прямо посреди ярмарки пропал. Только что его видели, а потом как сквозь землю провалился.

Даже странно, что брат так долго молчал, и пока вел Любу к дому тетки, и пока укладывал ее вещи на повозку, даже в дороге молчал, пока не скрылся из виду хутор, будто сестра отца тетка Галя могла его слова подслушать и кому-то рассказать.

Накануне, как оказалось, Семен надел на себя всю новую справу, взял лошадь, не своего Щирого, но тоже хорошую, выездную. Левкою.

Никто ничего такого не подумал – люди все на ярмарку наряжаются. А мама, кажется, подумала, что у Семки с какой-то девкой дело сладилось, и не сегодня-завтра он объявит родителям, что у него есть невеста. Наверняка, мать даже не спрашивала о том, кто его избранница!

Как-то, между прочим, Люба все же поинтересовалась об этом у Зои Григорьевны. Почему к Семке такое доверие?

– Сема выберет себе невесту из хорошего дома, – сказала мать. – Добро – оно добром прирастает!

– … Как будто на войну собирался! – негодовал Гришка, больше оттого, что старший брат не поставил в известность не только родителей, но и его самого, пусть и младшего брата! – Отцу-матери и «прощайте» не сказал. Утром чуть свет Левкою, – лошадь-двухлетку, на которую у Михаила Андреевича были свои виды, – потихоньку из конюшни вывел и куда-то поскакал. Только матери крикнул, что на ярмарке увидятся. И увиделись, на минутку к подводам подъехал, сказал про какие-то дела, а матери кто-то передал, что Семку видели, как он с черкесами балакал.

– С черкесами? – изумилась Люба. – Покупал у них что? Говорил, вроде, хочет ремень себе заиметь черкесский…

– Хотел бы, купил, – резонно возразил Гришка, – а то все мотался туда-сюда по ярмарке, а потом сразу и исчез. Поскакал, вроде, на выезд, как раз перед тем, как черкесским подводам с ярмарки уехать…

– А у Митьки спрашивали? – не удержалась от вопроса Люба.

– А то! Ничего не узнали. Говорит, что и сам дивуется. Мол, Семка ему ничего не рассказывал. Даже обижался, что его с собой не позвал… Только мне кажется, он знает, – добавил Гришка, поглядывая на сестру.

Уж ее-то секреты для него секретами вовсе не были. Потому и смотрел снисходительно: когда он сам вырастет, ни за что в девку из бедной семьи не влюбится. Что с нею делать, с бедной-то? Вот взять хотя бы Диану… Гришка мечтательно зажмурился. Она хоть из иногородних, а семья очень даже богатая…

– Слухай, Гриня, може, и про мою свадьбу уже говорить не будут? Ну, пока Сема не найдется?

– Не будут, – снисходительно успокоил ее брат. – Мама с батей еще не решили, за кого тебя отдавать. Да и мать занемогла, какое ж сватовство без матери? Кто знает, долго ли она еще пролежит…

Получалось, как в семье ни плохо, а для Любы хорошо. И она не очень себя в том виноватила: как аукнется, так и откликнется! Она могла позволить себе передохнуть. И, пока мать болеет и не будет за нею следить, встретиться с Дмитрием, поговорить… А там кто знает? Может, война все же начнется, а с войны, бывает, казаки богатыми возвращаются. Тогда Люба сможет выйти замуж за Дмитрия Иващенко.

Дома Люба застала картину… нет, не разорения, а запустения. Если можно так сказать про воздух ее дома. Вроде, все делалось, как надо. Отец с утра уезжал на поле, Гришка ездил вместе с ним и помогал, а мать лежала. Люба без рассуждения кинулась на подворье. Посмотрела, коров хоть доили?

– Отец доил, – поведал ей Гришка. – Зорька чуть его не боднула. Он же своими лапищами за сосок ухватился и давай тянуть! Я показал, как надо. У мамы научился.

Люба не выдержав, улыбнулась и потрепала его по голове: хозяин. Но когда коров пригнал с пастбища пастух, ей пришлось папину работу переделывать, если такое можно сказать о дойке.

Михаил Андреевич приходил с поля усталый, но не улыбался, как прежде, а мрачно проходил в конюшни, работал там до изнеможения, будто на поле недоработал, перед тем, как сесть за стол, выливал на себя вытащенное из колодца ведро воды, надевал чистую рубаху, молча ел и уходил спать. Но не в ту комнату, где лежала мать, а в дальнюю небольшую комнатушку с маленьким окном и узкой кроватью.

Про здоровье жены не спрашивал, разговаривать с нею не пытался. Словом, осерчал на весь свет. И на Любу в том числе, хотя она была и вовсе не при чем.

На самом деле, в отличие от жены, Михаил Андреевич воспринял исчезновение сына как предательство. Отчего-то он совсем не переживал, а был уверен, что сын уехал из-за какой-то своей выдумки и бросил семью в самый разгар работ.

Ну, если и не в разгар, то дел по-прежнему было столько, все сосчитать пальцев на руке не хватит.

Вот сейчас, например, думая о сыне, Гречко яростно вырезал лопатой аккуратные плитки кизяка, которые Люба с Гришей носили в огород на просушку. Разве ж в одиночку такие дела делают? На всю зиму надо заготовить. Это притом, что камыш они еще не резали. Холода начнутся, чем топить? Когда Семен уйдет в армию, там будет все проще. Можно будет человека нанять. А теперь? Человека брать, а вдруг Семен завтра вернется.