Лариса Шкатула - Казачья доля: воля-неволя

Настоя напьюсь, и тебя полюблю… 8 8 Стих. Дм. Кедрина

Вирши оказались такими… страшными. По крайней мере, для Любы. Казак зарубил родную мать, чтобы забрать ее сердце и отнести любимой. Это что ж за девка такая? А казак? Неужели любовь может быть такой жестокой? Бедная мать! Даже когда жестокий сын споткнулся о порог, и сердце ее выронил, она о нем обеспокоилась. «…И матери сердце, упав на порог, спросило его: «Не ушибся, сынок?»

Люба, не выдержав, разрыдалась и убежала.

Дмитрий проводил ее странным взглядом.

– Что это с нею?

– Не знаю, – пожал плечами Семен. – В последние дни только и делает, что плачет. Раньше, ты помнишь, даже в детстве не плакала. Упадет, ушибется, и молчит.

– Помню, – коротко отозвался Дмитрий.

– Да и ты хорош: что же это за вирши – девок пугать! Откуда ты взял такое?

– Мне один дед рассказывал. Говорит, это не выдумка, а на самом деле было.

– Ну, да, – не поверил Семен, – по-твоему, выходит, нашелся такой казак, что родную мать шашкой зарубил?! И чтобы сердце говорило? Что у тебя в голове, Митька?!

– Не хочешь, не верь, – улыбнулся, как оскалился Дмитрий.

– Что с тобой делается, брат? – испытывающее посмотрел на него Семен. – Ты будто разозлился на весь свет. Вот и вирши нарочно при Любе рассказал. Хотел на ее слезы посмотреть?

Он почувствовал, что начинает злиться на друга. В последнее время Митька так изменился, будто на него кто-то порчу наслал.

– Хату свою кому оставил? – спросил Семен, чтобы вконец не разругаться с другом – когда теперь свидятся?

– Иногородним сдал в аренду. На три года. Взял плату сразу за год, больше у них нет, но тебя как раз хотел попросить: если мне понадобятся деньги, через год возьмешь у них за следующий срок и мне перешлешь.

– Вот как раз об этом надо бы Любу просить. Я-то вряд ли здесь буду. Через шесть месяцев мне идти служить…

– Тогда ты Любаше передай мою просьбу, ладно? Я потом ей адрес пришлю.

– Хорошо, – нехотя согласился Семен.

Переписка между Дмитрием и Любой ничем хорошим окончиться не могла. Он понял, что сестра по-прежнему к Дмитрию неравнодушна. Ему что, торбу за спину, и поехал, а ей? Ей здесь жить и замуж выходить… с разбитым сердцем!

Разговоры про предстоящую свадьбу в семье велись. Видимо, кто-то из молодых казаков уже с отцом-матерью говорил.

Открыто горевать из-за ухода друга Семен не мог, считал это проявлением слабости. Что у него, другого занятия нет?

Вон пора лошадь покрыть – для чего Али у него в конюшне стоит?

Семен вспомнил, как вытянулось лицо отца, когда он посмотрел, на ком сын домой вернулся. И как удивленно посмотрела на коня мать – но для нее было главным именно возвращение Семена. А лошадь что ж, дело наживное. Хотя… Пока что Семен для своих родителей никакая не опора. Только в расход отца-мать вводит.

Отец, чуть помедлив, прямо сказал:

– Ты, Семка, обменял Левкою на этого уродца? Да ты хоть знаешь, какое от нее потомство могло получиться! Барон говорил, у нее арабские скакуны в роду. А что твой черкес…

– Посмотришь, как он на скачках полетит. Птицей.

– Ну, да… – не поверил отец.

– Вот тебе, и ну да! Предлагаю на спор: если я на нем первым приду, будешь мне двадцать рублей должен.

Отец даже не сразу прокашлялся, от возмущения.

– Двадцать рублей? Да где ты их возьмешь?

– Со службы привезу. А тебе – что, ты ничем не рискуешь.

– Ну, Семка, не ожидал я от тебя. Но раз ты настаиваешь, я не прочь такого, как ты, проучить. По рукам?

– По рукам! Люба, разбивай!

Мужчины схватились за руки.

– А мне что с этого причитается? – на всякий случай поинтересовалась девушка.

Мужчины переглянулись между собой.

– Тот, кто выиграет, даст тебе рубль.

– Рубль? Тогда давайте!

Разбила. Но потом, вспоминая о споре, Михаил Андреевич требовал от жены – она держала семейную казну:

– Давай двадцать рублей, я Семке проиграл.

– Двадцать рублей?! – возмутилась Зоя Григорьевна. Как она ни любила старшего сына, а потакать каким-то там спорам вовсе не собиралась.

– В какое ты положение меня перед сыном ставишь? – уговаривал Гречко свою жену. – Я же обещал!

– Обещал? Пойди, заработай. А из семьи таскать не позволю… Как ты мог, старый дурак!

– Так откуда ж я знал. Коняка доброго слова не стоит!

Многие станичники тоже так думали. И кое-кто по слухам тоже спорил между собой. Правда, не на такие большие деньги. Больше ради интереса.

– Семка победит? Да никогда в жизни! Скачки – это тебе не по горам лазить.

Все в станице знали, что Семен Гречко выменял хорошую лошадь на бог знает, кого! А как прослышали, что он собирается в скачках участвовать, тут стали и вовсе смеяться над ним всей Млынской.

Но казаки – они люди хитрые. Некоторые стали рассуждать: если Семка собирается участвовать в скачках, значит, конь у него не простой. С виду неказистый… Но тогда что ж ему заранее себя на позор обрекать? Вот и спорили, на всякий случай. Ставили понемножку. Чтобы проиграть было не обидно.

Но когда этот маленький невзрачный конь от самой черты так рванул вперед, что Семка на нем еле усидел, вся станица ахнула и держала открытыми рты до самого конца скачки. Как ни крути, а мохноногий конь пришел первым, из-за чего Михаил Андреевич Гречко проиграл сыну целых двадцать рублей.

Урядник Бабкин был разодет так, что глазам смотреть больно.

Люба наблюдала в небольшое оконце, как он в вечерних сумерках подъехал к их двору и привязал у столба своего коня. Прибывший с ним, не иначе, сват, поставил лошадь подальше, у акации. Одет второй приехавший был не в пример скромно. Видимо, чтобы еще лучше подать красоту и наряд урядника.

А на уряднике была синяя свита, пошитая из аглицкого материала, обложенная серебряным позументом. Люба представляла, как толпились у своих плетней соседские девчата – нечасто увидишь столь гарного, подтянутого казака. Пояс на нем был турецкий с кистями, дорогого сукна шаровары и сапоги из синего сафьяна – никто в станице таких сапог не носил. В дорогой казацкой шапке. Картинка, а не казак! Небось, у него и в мыслях нет, что кто-то сможет отказать такому красавцу.

И наряд этот, не иначе, был вынут из сундука, в котором пролежал несколько лет. В нынешнем, 1876 году казачье обмундирование было уже построже, и свиты носили разве что служивые в отставке.

Отец и мать суетились дома. Видимо, урядник с ними прежде договорился. Любу о его приходе даже не предупредили. Только в самый последний момент мать сказала:

– Переоденься, а то ходишь, как чухонка! Надень ту парочку, что мы тебе с ярмарки привезли…

Парочка, по-городскому модная, юбка с кофтой, и вправду была красивой, глаз не оторвать. Люба в ней чистой королевной смотрелась. Кофта – покрой кираса, кружевом обшитая, у плеча в складочки присборена, внизу у кисти изящно руку облегает.