Лариса Шкатула - Казачья доля: воля-неволя

Наверное, казаки его любят. Служба казачья не шибко веселая, вдали от дома, и, если бы не такие весельчаки и балагуры, совсем было бы плохо.

– А однажды я русалку видел.

За столом все дружно ахнули. Видно, этого рассказа они еще не слышали.

– Русалку? – гоготнул отец Василия. – Бывало, казаки брехали, что они на Ивана Купала из реки выходят, но чтобы видеть… Обычно говорят, вон тот говорит, что его друг говорит, что ему рассказывали, но чтобы самому…

– Было так. Ранило меня в стычке с турками.

Он посмотрел в округлившиеся от сострадания глаза Любы и подмигнул ей.

– Не сильно ранило. Шашка на замахе рукав зацепила, рубанула не до кости. Лекарь рану перевязал, какой-то мазью намазал: не то с подорожником, не то еще с какой травой, он их со смальцем растирал. Завернулся я в бурку, да и прилег возле костра. Тепло, рука почти не болит. Разморило меня. Казак, помню, у огня сидел – остальные, кроме дозорных спать пошли, а он на огонь поглядывал, да потихоньку самогон потягивал… Помню, я уже второй сон видел, как услышал голос дозорного: «Васька, слухай, дивка якась за собой кличе, може пийдешь? Я вже сильно много выпил». Верите, я сначала подумал, его голос мне снится: какие там девки в голой степи? До ближайшей станицы, почитай двадцать верст… Пригляделся, а на ней такое платьишко белое, но сквозь него все видно…

– Ай, стыд какой! – ахнула свекровь.

– Ты не помнишь, и правда на Ивана Купала было? – спросила одна из невесток.

– Не помню, – отмахнулся Василий. – Дозорный смотрел-смотрел на нее, да и говорит: «Схожу-ка я за нею…» Тут я окончательно проснулся: «Я тебе пойду!» А он будто с ума сошел, рвется из рук. Чувствую, мне его не удержать…

– И что? – вздохнули за столом.

– Пришлось кулаком успокоить. На девку глянул, а она как будто растаяла. На другой день посмотрели – ни следа. Даже трава нигде не примята.

Люба и сама слушала, затаив дыхание. Надо же, какие случаи с ее мужем случались! Тогда, наверное, она впервые о Василии подумала: мой муж.

Верховой, не сходя с коня, застучал в ворота деревянной рукояткой кнута:

– Люди, сход собирается, сход! Атаман приказывает всем к правлению ехать.

Михаил Андреевич и Семен вывели из конюшни для себя лошадей. Старший Гречко взял Смелого, а младший своего Щирого. Такой сбор нельзя пропустить.

На ступеньках правления стоял атаман Павлюченко, и с ним какой-то незнакомый казачий майор.

Станичная площадь гудела голосами – здесь собралась уже приличная толпа, но люди все прибывали и прибывали. Как-никак, население в станице составляло по записям двенадцать тысяч человек. Пусть с женщинами, детьми и стариками, но и казаков на льготе тоже хватало.

Теперь, отслужив положенные четыре года, молодые казаки могли оставаться в своих станицах до того момента, как их не призовут снова защищать рубежи отечества.

Еще какое-то время на площади стоял гвалт, а потом атаман поднял руку, и шум смолк.

– Други! – прокричал Иван Федорович, на этот раз не споткнувшись. – Собрали мы вас, чтобы послушать, что скажет нам майор Хворостницкий.

Майор – мужчина лет пятидесяти, одет был в форменный мундир, и не в папахе, а, несмотря на холод, в фуражке с красным околышем. Он стоял на крыльце, широко расставив кривые ноги, и зорко всматривался в людское собрание.

По всему было видно, что бывалый воин. И все обмундирование на нем выглядело не то, чтобы старым, а притертым, что ли, обношенным так, чтобы нигде никакой шов не жал, не давил, не натирал, когда он скачет верхом.

– Казаки! – зычным голосом сказал майор, вроде, не кричал, но от звука его голоса на площади в момент установилась тишина. – Наши братья-славяне, сербы и болгары стонут под игом проклятых басурман! Неужели мы с вами допустим, чтобы они пропадали в неволе?.. Если бы вы знали, что они делают с христианами! Мужчин кастрируют, как рабочих лошадей. Женщин насилуют на глазах у мужей и детей, стариков убивают без жалости, а малых деток продают на базаре, словно какой-нибудь скот!.. Не дадим пропасть людям нашим единоверцам! Кто из вас в силах держать в руках шашку вострую, кто не забыл, с какого бока садятся на коня, кто умеет стрелять и биться до последнего, записывайтесь в добровольцы!»

Толпа шелохнулась, и из нее стали выбираться казаки.

– Куда-а? – раздался среди шороха и шевеления возмущенный женский голос. – Какие-такие славяне, а кто детей твоих будет поднимать, ирод, ежели турок тебя убьет?

– Бабы! – закричала другая. – Мало ли наши мужья сражались на всех этих проклятых войнах? Что же нам теперь до старости самим и в поле работать, и в доме хозяйство вести!

Бывалые казаки, рванувшиеся было записываться в волонтеры, в смущении остановились. И правда, подумал каждый, а кто уберет озимые, а кто детей поднимет? Иногородние вон не воюют, а мы что же, должны за всех?

Тем не менее, записалось двадцать семь человек. Крепкие, еще не старые, те, которые не мыслили себе жизни без военной службы. Те, в ком еще горел азарт предчувствия схватки.

Но еще долго бурлила площадь женскими голосами.

– Привыкли, чуть что, и в поход, только чтоб не работать!

А казаки возмущались, что у женщин только одно на уме, будто война – это никакой не труд: шашкой маши да из ружья постреливай!

После схода майор Хворостницкий – он остановился в доме атамана – сидел с товарищем за столом, обсуждая прошедший сход.

– Не тот стал казак, не тот, – вздыхал майор. – Я признаюсь тебе честно, Иван Федорович, не того я ожидал. Надеялся, что отправится со мной на Балканы целое войско, ан нет, у вас – только двадцать семь человек. А был я допрежь в Азовской – и того меньше, всего пятнадцать… Вспомни, с чего казаки начинали? С того, что освобождали угнетенных славян по всей земле!

– Все поменялось, – вторил ему атаман, но уже более о своем наболевшем. – Вот учу я наших ребятишек джигитовке, чтобы рубить умели с плеча, а ведь нынешняя война будет соревнованием, у кого винтовка лучше. И что, наше войско хорошо вооружено?

– Плохо, – хмуро согласился Хворостницкий. – Раньше, бывало, казачья семья все с себя продавала, чтобы сына в войско снарядить, а сейчас? Думают, чего стараться, пусть государство казаку оружие выдает. Мол, и так свои жизни за отечество кладут, так еще и последнее с себя снимать?

– Ты не прав, – запротестовал Павлюченко, – у нас все, как и было. Таких казаков отдаем – любо-дорого посмотреть!.. Силачи, кровь с молоком. Меня гораздо более другое беспокоит. Теснят нас иногородние, правдами-неправдами наши земли Занимают. А ведь Екатерина Великая эту землю казакам на веки вечные отдала.

– А мы ту пожалованную грамоту потеряли! – насмешливо подхватил Хворостницкий.