Лариса Шкатула - Казачья доля: воля-неволя

Говорят, ему исполнилось уже двадцать четыре года. И в станицу его отпустили в отпуск, потому что он отличился, когда казаки отражали набег горцев. И мать у него, – Любе подруга Настя рассказывала, у которой старшая сестра замужем за Васькиным братом, не так, чтобы цикавая 9 9 (куб.)– острая на язык , невесток поедом не ест. Даже на праздники подарки дарит…

Повздыхала Люба наедине с собой, повздыхала, да и решила, что не так все и плохо. Может, потом ей совсем невмоготу с Василием станет, так и он долго дома не пробудет.

Свадьбу Любы с Василием Бабкиным отгуляли, как положено. Никто бы плохого слова не сказал. И простынку людям показали – невеста невинная была. Да и с чего не быть, если она до свадьбы и не поцеловалась ни с кем, все для Митьки Иващенко себя берегла.

Родня Бабкиных была озорная. Любили выпить, посмеяться. Любили побасенки рассказывать. На другой день свадьбы ходили по дворам, ловили кур. Вроде, невзначай заходили и на чужие дворы, но при этом ряженые так плясали, такие частушки пели, что им прощали даже вот эту куриную охоту.

А какое у Любы было платье на второй день – подружки завидовали. Все спрашивали:

– Люба, где ты такое сшила?

– Не скажу! – улыбалась Люба, обнаруживая на щеках симпатичные ямочки.

Но на самом деле люди и так догадались: в городке появилась новая швея. То ли с Воронежа, то ли с Вологды. Руки золотые. И недорого берет. К ней тут же набралась целая очередь. И те девушки, что уже сосватанными были, и те, которые пока хотели обратить на себя внимание будущих женихов.

Но хоть это Любу немного развлекло. А так свадьбу она воспринимала будто в тумане. Сидела подле жениха, целовалась при криках «горько», а сама мыслями отсутствовала где-то. Почему-то думала о своей матери. Ей было куда хуже. Одна, среди чужих людей. Чего же осуждать ее за то, что она сердцем ожесточилась. И Семку любила потому, что он, наверное, на всю родню ее похож… Она подняла глаза и встретилась с взглядом матери. И рванулась к ней сердцем.

– Мама!

И увидела растерянность в ее глазах. Даже будто сожаление, что прежде была так строга к дочери, не стала ее подругой, не вызнала, что у Любы на сердце, не пригрела. Всегда была лишь строгой воспитательницей. Казалось, раз жизнь ее не слишком жалеет, то и ей нечего мягчеть сердцем к окружающим…

– Что-то, сестренка, глаза у тебя невеселые, – подошел к ней Семен.

Не могла же сказать ему Люба, что брачная ночь ее не то, чтобы разочаровала, а прямо-таки напугала. Неужели все женщины вот так же мучаются каждую ночь, испытывая одновременно боль и стыд?

– Устала немного, – сказала она брату.

– Ничего, скоро отдохнешь, – сказал он ей ободряюще, хотя Люба не поняла, что он имел в виду.

Потом, позже она подумала, что Василий мог бы ее и пожалеть. Но он только приговаривал:

– Ты потерпи, Любочка, мне же скоро уезжать, так я хочу…

– Наесться до отвала! – подсказала Люба.

Он не смутился и поцеловал ее в шею.

– Видишь, какая ты у меня умница.

Но потом привыкла к его горячности. И даже попыталась соучаствовать. Отчего он вскрикивал, на весь дом, так что на другой день Любе стыдно было смотреть в веселые глаза свекрови.

У нее теперь появилась огромная родня. Бабкины имели десять детей. Василий был восьмым сыном, так что невестки оказались в основном старше и Василия, и самой Любы.

Но при этом Василий Бабкин, как и верно о нем сплетничали, любил поговорить. Остальные его родственники в застолье сидели не в пример тише, и лишь дружно смеялись над очередной шуткой «меньшого».

– Про государыню-императрицу расскажи, – попросил на первом же семейном празднике один из его братьев.

– Хорошо, – кивнул Василий, под столом ущипнув Любу за бедро, – расскажу. А дело было так. Прослышала царица Екатерина Великая, царствие ей небесное, что кубанские казаки жадные, спасу нет! И решила в том убедиться. Вот в очередной свой приезд она и спросила одного из казаков, самого видного, а не хотел бы ты, Грицко…

– Почему сразу – Грицко? – выкрикнул старший брат. – Неужто, я самый жадный?

– Не без того! – засмеялись за столом. – Зато, видишь, как Васька о тебе говорит: самый видный!

– Да, Васька и сам неплох!

Тут Василий приосанился, но нити рассказа не потерял.

– Короче, выехали вместе с царской свитой и сотней казаков в степь. Говорит этому, выбранному ею казаку, царица: «Дам я тебе столько земли, сколько ты пробежишь». И казак побежал. А государыня тут же, в карете едет. Бежал казак, бежал – останавливаться нельзя, а он в полном обмундировании. И раз о том ничего сказано не было, стал казак потихоньку раздеваться на бегу. Шапку сбросил, свиту сбросил, шашку сбросил, бежит, пот утирает, но, сколько ж можно? Не выдержал, упал. Руку вперед протянул, ногтями по земле борозду провел, говорит: «И цэ мое!»

Все засмеялись. Даже те, кто историю слышал не раз, Люба тоже, не выдержав, прыснула.

– А когда ты в походе кашеварил, расскажи! – попросил второй казак.

Василий сделал вид, что смутился.

– За столом женщины, что они обо мне подумают!

– Ничего, Василько, – проговорила раскрасневшаяся от вина и смеха одна из невесток. – А ты в нужных местах помолчи, мы и так поймем.

За столом зашумели.

– Говори, чего там. Или, может, молодой жены стесняешься?

– Ничего, стыдно станет, я уши заткну! – под общий смех сообщила Люба.

– Ну, слухайте, – покашлял Василий. – Вышло так, что наш повар съел, может, свою вчерашнюю еду, или кто его чем угостил, а только у него живот не на шутку разболелся. Поставил меня десятник казакам кулеш варить. Я же не умею, говорю. А он мне: главное, побольше перцу положи, да посолить не забудь. Ну, я, понятное дело, воду посолил, а перец руками размял, чтобы погорьчей было. Стал ждать, когда вода закипит. Ведь Ванька, больной наш кухарь, недалече лежал, и подсказывал мне, что да как. С горем пополам кулеш сварил. И тут… понадобилось мне отойти по малой нужде. Когда я обратно прибежал, казаки уж думали, турки на нас напали, потому что я прыгал и орал так, что на много верст было слышно…

За столом опять дружно засмеялись, а Люба покраснела. Как он может такое рассказывать при отце, при матери? Но те будто и не замечали. И она, в конце концов, осмелела, да и выпила вина не как прежде, только пригубливая, а глядя на остальных невесток. Полстакана! И кровь ее сразу забурлила, на щеках румянец появился. А Василий между тем продолжал свои байки уже без подталкивания.

– А еще был случай, не при мне, конечно, я тогда еще малой был… Было это при жизни великого гетмана Потемкина Григория Александровича. Как-то вызвал он к себе наказного атамана и говорит: «Тут у нас на нехорошем деле офицер попался. Не то, чтобы вовсе был плох, но закон нарушил. Надо его пожурить. – «Надо, так пожурим», – говорит атаман. На другой день Потемкин его спрашивает: «Ну, что, пожурили?» – «Еще как пожурили! На землю повалили, да киями как влупили, не сразу и поднялся!» – «Как же вы смогли, бить майора?» – «Ой, и не говори, батько гетман! Еле вчетвером повалили. Здоровый бугай, никак не давался… А то, что майор, так никто у него звания не отнимал, так майором и остался…»