Сергей Коняшин - Последний рубеж

Алексей Степанович, внимательно изучив на карте в свете фонаря участок береговой линии, точно очерченный Цезарем, как бы разочарованно согласился:

– Да уж, невелика землица-то…

– Малая, но удалая… – невесело отшутился Куников. – Всё, что смогли, товарищ полковник.

– Пожалуй, вы сделали невозможное, товарищ майор. Огромное спасибо вашим бойцам за плацдарм!

– Пока рано благодарить, – предостерёг Цезарь. – Есть все основания предполагать, что уже к завтрашнему утру фашисты перебросят сюда очень крупные силы из Южной Озерейки и навалятся на нас с утроенным остервенением.

– За это не беспокойтесь, товарищ майор! – твёрдо возразил Потапов. – К этому времени я превращу твою малую, но, как ты говоришь, удалую землю в неприступную крепость.

Полчаса спустя к берегу севернее пристани рыбозавода подошла канонерская лодка «Красная Грузия» и ещё несколько кораблей. В эту ночь, несмотря на сильный шторм, сопровождавшийся напористой снежной метелью, на плацдарме были высажены 255-я морская стрелковая бригада в полном составе, часть 165-й стрелковой бригады и 31-й отдельный парашютно-десантный полк. На берег один за другим выкатились с десантных барж танки и тяжёлые орудия. Пока тысячи солдат выносили из трюмов ящики с оружием и боеприпасами, другие уже принялись за рытьё траншей и возведение дотов.

Новицкий не видел этих грандиозных приготовлений к завтрашнему сражению. Сразу после окончания боя он, тяжело передвигая ноги, выплёвывая изо рта и стирая с подбородка чёрную запёкшуюся кровь, побрёл к Полининому дому. Почти полностью разрушенная Станичка была неузнаваема. Андрей с трудом угадывал в открывающихся его взгляду одиноких, обугленных, занесённых снегом руинах когда-то уютные светлые дома, в которых жили большие дружные семьи.

Между вмёрзшими в окровавленный снег трупами фашистов с важным видом вышагивали голодные помойные чайки. При приближении Новицкого они одна за другой сорвались с мест и, громко хлопая белыми крыльями, принялись чертить уродливые кружева в стылой мгле, на лету проглатывая вырванные хищными клювами куски из тел мертвецов. Резкий норд-ост стряхивал с обвалившихся крыш горсти колкого инея, хлещущего в лицо режущими порывами.

Андрея била дрожь, зубы выстукивали неровную дробь. Он еле узнал дом Щербаковых, стоявший возле моря на окраине посёлка. Один угол почти полностью обрушился в глубокую воронку от снаряда. В брешах, пробитых взрывами в стене, торчали острые концы разорванных брёвен, светлевшие свежими жёлтыми надломами. Крыша провалилась, дверной косяк и оконные рамы вылетели наружу. В ужасе отвернувшись от жутких проёмов окон, Новицкий увидел посреди двора под толстым слоем снега две могилы – как он догадался – маленькую Ванину и большую – Полины.

Бесконечно длящиеся минуты он простоял на пронизывающем ветру, не сводя помертвелых глаз с невысокого, заледеневшего, покрытого голубым ноздреватым снегом холмика. Это было единственное, что осталось от его любимой…

Медленно прошёл к дому, взобрался по обломкам крыльца и заглянул внутрь. Полинина комната с выбитыми окнами и наметёнными в углах снежными сугробами почти не пострадала. Над изголовьем старой железной кровати, на которой он оставил её выздоравливать после ранения, уходя на войну, всё ещё висело приколотое иголками к стене из брёвен одно из его детских писем. Рядом стоял большой письменный стол.

Андрей подошёл к нему и выдвинул верхний ящик, в котором Полина хранила фотографии. Они и сейчас лежали там, но не аккуратной, перетянутой резинкой стопкой, как он привык видеть, а россыпью – похоже, после его ухода Полина часто пересматривала их.

Сев на кровать, Андрей один за другим доставал пожелтевшие, помятые по краям снимки и подолгу рассматривал каждый. Вот здесь им обоим по двенадцать лет. Радостно чему-то смеясь, они со всех ног бегут по красивой, густо усаженной кипарисами городской набережной. На другом – уже старше – Полина увлечённо что-то рассказывает, он, не обращая на неё внимания, задумчиво смотрит в окно. А это – в походе по горам: Полина с интересом рассматривает большие цветы под ногами, а он тащит огромный рюкзак.

Вдруг его одеревеневшие от холода пальцы вместо очередной фотографии вытащили из ящика сложенный треугольником, как письма на фронт, лист бумаги. Новицкий осторожно развернул его и сразу же узнал округлый почерк Полины. Сердце тревожно замерло, когда он начал читать аккуратные ровные строчки:

«Дорогой Андрюша!

Очень надеюсь, что моё письмо застанет тебя живым и в добром здравии. По крайней мере, только об этом я сейчас молюсь изо дня в день. Пишу тебе, даже не зная, удастся ли отправить письмо или нет. Тебе наверняка уже известно, что наш город захвачен немцами. Это произошло так быстро и неожиданно, что я сама до сих пор не верю, хотя прямо за нашими окнами каждый день теперь проходят чёрные немецкие танки, а по вечерам разъезжают на мотоциклах фашистские автоматчики.

В тот день, когда фрицы штурмовали город, мы пытались убежать от них, но наш корабль обстреляли, и он утонул. Ване удалось спасти меня, но прямо рядом с нами в море застрелили твою сестру Нину. Твой брат Витя остался в вашем доме на Октябрьской площади и вместе с забаррикадировавшимися там матросами до последнего дрался против немцев. Говорят, они схватили его и сожгли заживо. Твоя мама пыталась забрать его оттуда, но её насмерть раздавил немецкий танк.

Даже не могу представить, как больно будет тебе читать эти строки. Всю жизнь я мечтала дарить тебе только счастье и радость, но имею ли я право не сообщить о том, что произошло? Тем более, кроме меня, это больше некому сделать.

Постоянно смотрю на кольцо, которое ты мне подарил, и ловлю себя на мысли, что с каждым днём люблю тебя всё сильнее. Я дала себе слово, что обязательно дождусь тебя и больше никогда в жизни не отпущу. Очень надеюсь, что эта проклятая война закончится как можно раньше и ты наконец вернёшься ко мне.

Крепко тебя целую и обнимаю.

Навечно твоя Полина

17 сентября 1942 года»

Несколько прозрачных капель упали на лист, и Андрей не сразу понял, что это были его слёзы. Он затолкал письмо вместе с фотографиями за пазуху своего разорванного окровавленного ватника и, неуклюже завернувшись в лежащее на кровати одеяло – то самое, которым была укрыта Полина в день их последней встречи, – провалился в беспамятство…

Ранним утром в комнате было сыро, а за окном уже рассветало. За прозрачными и чистыми, как слеза, стёклами зеленела под косым звонким дождём изумрудная листва, и в крышу по-летнему шумно барабанили ветки деревьев. Андрей приподнялся на локте и за столом рядом с кроватью увидел Полину. Ей двенадцать лет. На ней – лёгкое ярко-красное платьице. Она низко склонилась над тетрадкой и что-то писала. Заметив, что он проснулся, Полина отодвинула тетрадь и чернильницу на край стола, радостно схватила его за руку и потащила на улицу. Проходя мимо зеркала, Андрей увидел себя – в детских коротких белых шортах и голубой футболке.