Виктор Ремизов - Вечная мерзлота

Как-то, прошло довольно много времени, поздно вечером его неожиданно повели наверх. Он чувствовал себя так плохо, что никак не отреагировал на вызов, которого долго ждал. Шел впереди конвоира, выполняя «направо», «налево», звучащие сзади. Послушно останавливался у отпираемых дверей лицом к стене, шел дальше. Ему было все равно, он страшно устал.

Его завели в просторный, хорошо обставленный кабинет. Высокие окна были прикрыты тяжелыми бордовыми занавесками с золотыми кистями. Сан Саныч стоял на толстом ковре, в ботинках без шнурков, держал руками спадающие трусы и брюки.

За дорогим столом с кожаной столешницей, под большим портретом Сталина сидел крупный, лет шестидесяти, полковник госбезопасности и что-то читал. Наконец, озабоченно нахмурившись, закрыл папку, побарабанил по ней пухлыми, как огурцы, пальцами и поднял строгий взгляд на Белова. Кивнул на стул. Сан Саныч сел, ощущая, что нечаянно упустил трусы и они сползли почти до колен.

– Ну что, гражданин Белов? Мне доложили, вы отказались от чистосердечного признания?

Лицо начальника госбезопасности огромного Красноярского края было довольно обычное, не злое и не доброе. Мордатое, отекшее лицо с мешками под глазами неглупого, регулярно выпивающего и ведущего ночной образ жизни человека. Большими и сильными руками он очень походил на деревенского кузнеца Дулова, в кузню к которому бегал маленький Санька Белов. Сан Саныч с недоверием перевел взгляд с рук на золотые погоны с золотыми звездами. На кителе полковника выделялись четыре орденские планки «Красной Звезды», две «Трудового Красного Знамени», еще какие-то…

– У вас тоже два ордена… – начальник перехватил взгляд Белова.

Сан Саныч машинально кивнул, соглашаясь.

– Вы совершили трудовой подвиг – мы вас наградили, теперь вы пойманы на предательстве – мы наказываем! – Полковник, пошуршав коробкой, достал папиросу, неторопливо чиркнул спичкой. – Остается только один вопрос: безнадежны вы или встанете на путь исправления?

Он грузно поднялся из-за стола, прошелся, рассматривая что-то в окно. Посмотрел на часы.

– Органы не только карают, но и воспитывают. Мы о вас все знаем, но даем возможность самому признаться и показать, насколько вы понимаете свою вину. А органы сделают выводы…

– Я ничего не делал, товарищ полковник, какие же выводы? Мне вообще ничего не сказали!

– Ну как же так, – полковник снова превратился в добродушного кузнеца Дулова и посмотрел на Белова почти весело, – вот сын у отца натворил что-то, а отец об этом все и узнал. Что сделает плохой отец? Сразу высечет! Правильно? А хороший, умный отец? – полковник смотрел со значением. – Спросит – расскажи-ка, что ты сделал, сынок?! И если тот раскается…

Полковник, довольный примером, снисходительно улыбался, почти как отец из его рассказа. С удовольствием подкурил папиросу.

– Даже у попов, и у тех так же! На исповеди человек должен все без утайки изложить про себя, тогда понятно, что он осознал! Так и у нас!

– Простите, я готов, но что я должен рассказать? Я на исповеди никогда не был, я неверующий! – Сан Саныч запутался от волнения.

– Не понимаете меня или не хотите понять?! – лицо полковника сделалось строже. – Идите и подумайте хорошо, я к вам по-доброму пока… Надумаете, можете мне напрямую писать. Я прочту!

Он внимательно изучал лицо Сан Саныча, потом добавил с каким-то особым значением:

– Нас не вся ваша жизнь интересует. Мелкие грешки, – он ухмыльнулся понимающе, – не пишите. Нас интересует ваша работа. Вы молодой, но уже заслуженный, я вот лично хотел на вас посмотреть. Как молодой коммунист вы могли бы обнаружить серьезные недочеты, а возможно, и врагов в руководстве Енисейским флотом. Родина не забывает своих преданных сынов! Докажите свою преданность!

Белова увели, а полковник сел за стол и снова раскрыл пухлую красную папку с надписью «Совершенно секретно». В ней были жалобы и прошения на Указ о вечном поселении от 9 октября 1951 года. По этому Указу было много вопросов, и вот теперь пришли разъяснения, но все равно было непонятно. Полковник всю жизнь путался в многочисленных категориях ссыльных граждан, для каждой в Указе были свои, специально прописанные условия.

«…“навечно” оставить на спецпоселении… бывших военнослужащих Красной Армии, попавших в плен и служивших в немецкой армии, в специальных немецких формированиях, власовцев и полицейских;

– “навечно” оставить на спецпоселении направленных с территорий выселений коренных лиц немецкой, чеченской, калмыцкой, ингушской, балкарской, карачаевской, греческой национальностей и крымских татар…»

Полковник сосредоточенно тер кулаком подбородок. Ему все равно было, кого оставляют навечно, а кому разрешат выехать, он пытался понять внутреннюю сущность «разъяснения». У всех бумаг, приходящих из Москвы, обязательно было второе дно. Он пока не понимал, на что указывает начальство этим «разъяснением» или что собирается делать на самом деле.

Ссыльных было много по всей стране, только в его крае сидело больше ста пятидесяти тысяч, и везде был бардак. Все проверки по учету выявляли недостачи на местах сотен и даже тысяч ссыльных, коменданты за взятку выправляли документы, а бывало, и отпускали за бутылку спирта. В побегах по стране числилось семнадцать тысяч ссыльных поселенцев. Власовцев и бандеровцев в основном. И бардак этот шел из Москвы. По учету, режиму содержания, освобождению, материальному обеспечению, трудоустройству, оплате труда, по вычетам и налогам ссыльных было выпущено сотни инструкций. Одни категории граждан надо было содержать так, другие эдак… то освобождали детей прибалтов старше шестнадцати и отправляли домой, то снова брали и гнали по этапу на прежнее место ссылки. Иногда у полковника складывалось впечатление, что там, в Москве, им нечего делать…

– Старший лейтенант Антипин, – заговорил селектор бодрым голосом секретаря.

– Пусти!

В кабинет вошел стройный красивый офицер.

– Здравия желаю, товарищ полковник госбезопасности, разрешите, – действия лейтенанта были вольны, видно было, что и себе знает цену, и к начальству умеет с уважением подойти.

– Ну что у тебя на этого Белова? – полковник кивнул на кресло у стола.

– Работаем, Иван Тимофеич! – старший лейтенант присел, улыбаясь. – Созревает клиент, нервный уже, вслух разговаривает. Сегодня к нему курочку пущу. Работаем.

– Дело должно быть крайней важности! Обязательно – большая группа! Головка заговора в Енисейском пароходстве – чем выше возьмем, тем лучше! Кого-нибудь из обкома к ним для весу и евреев побольше! Чует мое сердце, Хозяин что-то с евреями задумал! – полковник глянул строго на лейтенанта, подчеркивая конфиденциальность соображения. – Да учти, в Москве у Макарова большие заступники сидят! Без этих дел постарайтесь, – он помял свой немаленький кулак.