Алив Чепанов - Ты с кем, брат? Серия «Русская доля»

В Тульской губернии, как и по всей центральной России стали, то тут, то там возникать разнообразные молодежные кружки и партии, появлялись первые местные организации социалистов-революционеров. В феврале 1904-го грянула война с Японией. Уже в возрасте тринадцати лет, Андрей через городских учительниц постепенно стал приобщаться к закрытым кружкам социал-демократов. Тайно, но активно, он принимал участие в местной подпольной организации социалистов-революционеров в качестве связного, курьера, разносчика и расклейщика агитационных листовок. Отец не препятствовал сыну и закрывал глаза на его частое отсутствие на хозяйстве, так как очень гордился его грамотностью и уважением к нему со стороны деревенского общества. Селяне шли к ним в дом всегда с подарками и поклонами, когда надо было что-нибудь прочитать или написать…

…Сразу после Рождества грянул гром народного бунта. Грянул прямо в столице России – в Санкт-Петербурге. Массовые увольнения на Путиловском оборонном заводе, где работал Александр – старший брат Андрея, спровоцировали ряд забастовок на промышленных предприятиях столицы, которые по началу не возымели никакого успеха. Тогда активом рабочих было принято решение провести массовую демонстрацию с официальным письменным обращением к самому государю. Петиция была подготовлена с участием лидеров забастовочного движения – подпольных социал-демократических партий и передового духовенства в лице действующего священника православной церкви Георгия Гапона. 9-го января 1905-го года, собрав все, накопившиеся за долгие годы страданий, донесения и прошения, народ, всем миром: и стар, и млад, двинулся к самой главной власти в стране – к государю, помазаннику божьему. По своей крайней безграмотности и традиционной уверенности в справедливого доброго царя-батюшку, большинство было убеждено, что Николаю Второму ничего не известно о страданиях народа, а виноваты во всех народных бедах царские чиновники, живущие на баснословные взятки, буржуи-эксплуататоры и помещики-кровососы на местах, дерущие с простых граждан по три шкуры и чинившие крайнее беззаконие по всей России, набивая свою личную мошну в ущерб государственной казне и всему народу. Простые люди считали, что стоит только донести всю информацию и все прошения до царя, как всё чудесным образом изменится и в стране восторжествует справедливость. С этой верой народные массы и двинулись к царскому дворцу. Это была абсолютно мирная демонстрация, основной костяк которой составляли рабочие различных заводских и фабричных предприятий города и предместий столицы, их жены и дети. Люди вели и несли с собой на руках и совсем малолетних детей с целью показать им батюшку-царя, освободителя и заступника всех униженных и оскорбленных. Над толпой повсюду возвышались портреты Николая Второго вместе с православными иконами. Заполнив центр города, демонстранты направились в сторону Зимнего дворца, распевая на ходу псалмы и патриотические гимны:

– Боже, царя храни! Сильный, державный, царствуй на славу, на славу нам! – доносилось ото всюду.

Царю несли прошения: об окончании войны с Японией, об организации профсоюзов, о 8-ми часовом рабочем дне, об отмене выплат для крестьян за освобождение, о наделении граждан личной неприкосновенностью и равенством перед законом. Народ был уверен, что царь на их стороне, он справедлив и всем поможет. Это была вполне законная демонстрация, соответствующая всем правовым нормам того времени.

Появление строя солдат на пути демонстрантов, еще никого из движущихся в передних шеренгах не смутило. К присутствию солдат на массовых мероприятиях городские жители уже давно привыкли и спокойно продолжали свое движение к Зимнему дворцу. Песнопения демонстрантов по мере приближения к дворцовой площади постепенно усиливались. Священнослужители, шествующие в передних рядах демонстрантов, подняли в верх православные кресты, иконы и портреты царя. Громче зазвучали молитвы, призывы и прославляющие царя гимны.

Вдруг, навстречу толпе, заглушив разом все звуки, прогремел оружейный залп тысяч винтовок. Передние шеренги демонстрантов сразу стихли. Прошли секунды, необходимые для перезарядки винтовок, уже почти в полной тишине. Ещё залп. Толпа, застонав и взвыв как общий живой организм, стала медленно сдавать назад, оставляя лежать за собой многочисленных убитых и раненых. Дикие крики и стоны вознеслись к серому пасмурному небу Санкт-Петербурга. Прогремели еще и еще несколько залпов, направленных в самую гущу толпы. Шествие развернулось как по команде и постепенно наращивая скорость бросилось назад, топча ногами, брошенные на землю портреты императора-заступника. Народ стал разбегаться по многочисленным кривым питерским улочкам, переулкам, и проходным дворам, оставляя за собой убитых и многочисленных, уже не способных передвигаться, раненых. Некоторые демонстранты возвращались за своими ранеными товарищами и помогали им подняться, но сами оказывались под оружейным огнём. Расстрел продолжался. В этот день царь Николай Второй окончательно оборвал всякую связь со своим народом, залив народной кровью улицы столицы империи. С этого дня народ полностью разуверился в доброго царя-батюшку, который сразу, после событий 9-го января, получил народное прозвище «Николай Кровавый».

Долго не стихали отголоски Кровавого воскресенья – народные волнения и мятежи в Москве, во всех крупных городах и в каждом промышленном центре по всей России. В скором времени в Писаревку пришло письмо от Александра из столицы, в котором он подробно описывал эти события. Письмо пришло с оказией с одним из деревенских мужиков, ездивших по делам в Питер, которого события 9-го января застали на одном из питерских рынков, там же, после расстрела мирной демонстрации и её разгона конной полицией, он и встретил Александра. Поскольку Андрей, после отъезда Александра в столицу, остался единственным грамотным в семье, а может быть и во всей деревне, то читать письмо Александра и озвучивать те страшные события пришлось именно ему. Александр писал о той последней надежде, еще жившей в народе до этого кровавого дня, и которую расстреляли 9-го января вместе с сотнями простых безоружных людей и детей.

Дочитав все подробности о Кровавом воскресении в письме от брата, участвующего лично вместе с товарищами – рабочими Путиловского завода в демонстрации, Андрей глубоко задумался. Он вдруг ощутил какую-то неведомую ранее, не физическую, а какую-то другую глубокую внутреннюю боль. Тяжелую, как камень на сердце, боль за простых, таких же как он, мирных людей, желающих только честно жить и работать на благо своей семьи и страны. Боль за царившую в большом мире такую же большую несправедливость, совсем не соответствующую бабушкиным и маминым сказкам с обязательным счастливым и справедливым концом, когда добро непременно побеждало зло. Андрею до слёз стало обидно за убитых простых безоружных людей, за несчастных Сашиных товарищей, вынужденных всю жизнь от восхода до заката вкалывать за копейки без выходных и проходных по 13—15-ть часов, чтобы только прокормить себя и свою семью, чтобы не дать умереть с голоду своим детям. Это была какая-то новая, неведомая раньше, обида и боль – боль не своя, а общая – народная, боль за всех униженных и оскорбленных.