Галина Колесник - Твердь. Альтернативный взгляд на историю средних веков

Пятеро мужчин в черном, с печатью траурной скорби на лицах, в полном безмолвии, двигались по направлению к усыпальнице…

Эрвин с Говардом возглавляли похоронную процессию. На два шага позади них Альберт и Генрих несли покойного, с головы до ног запелёнатого в черный атлас. Шествие замыкал Зигфрид…

Дверь подвала была распахнута, настенные факела зажжены…

По узким ступеням спустились вниз, в ярко освещенную усыпальницу.

Двое впереди идущих расступились, пропуская носильщиков. Альберт с Генрихом быстрым шагом прошли к открытому гробу. Стараясь не вдыхать смрадный воздух, опустили покойника на смертное ложе цвета венозной крови, покрыли тело черным бархатом в кружевных фестонах, на грудь положили серебряный крест, освященный отцом Иоганном, а в ноги две бесхитростные пурпурные розы из своего сада…, и «погасили» опущенной сверху крышкой…

– «Забиваем!» – крикнул Альберт, не оборачиваясь. И двинулся вокруг гроба, поочередно вставляя, в каждый из восьми открытых пазов крышки, по тонкому металлическому стержню. Следом шел Генрих с молотком и стержни забивал…

Эрвин огляделся. В последний раз он был здесь почти двадцать три года назад: в день, когда родился Говард, и… умерла Мина…

В тот день завяли все розы в саду, – и нечего было положить в гроб…

В полном отчаянии он вышел из сада, поглядел на свои пустые руки… и зарыдал. Но через полчаса в ворота замка постучали и спросили молодого барона, у которого вчера умерла жена…

Хромой Клевин поспешил за Гедериком, и сопроводил его, уже изрядно набравшегося, к воротам. Недовольный Гедерик наклонился к маленькому зарешеченному отверстию, и рявкнул: «Чего надо?!»

По ту сторону ворот ему ответили…

Гедерик отпрянул от окошка, грязно выругался, затопал ногами, оступился – и, точно бы упал на спину, но его верный Клевин всегда был начеку.

Что-то ласково шепча, он обнял барона за талию и потащил обратно в замок.

– «Как это «не тот»!? – кричал Гедерик, потрясая кулаками перед физиономией Клевина. Клевин бдительно отстранялся, сохраняя на лице льстивую улыбку.

– «Ты слышал?! – вновь заорал Гедерик, останавливаясь возле скамейки, где сидел Эрвин, – эта цыганская шлюха сказала, что я „не тот“!»

Эрвин оторопело уставился на брата, но младший, влекомый слугой, уже прошествовал мимо. Клевин скосил на Эрвина хитрые глазки, и гаденько улыбнулся.… Хлопнула дверь парадного, и стало необычайно тихо…

Эрвин кинулся к воротам, задыхаясь, рванул на себя ржавую рукоять затвора и распахнул дверь!

Опираясь на деревянный посох, на пороге стояла старая, оборванная цыганка-горбунья. Эрвин от неожиданности попятился, но старуха захихикала и цепко ухватила его руку грязными, крючковатыми пальцами.

– «Молодой барон, у которого вчера умерла жена!? – зашамкала цыганка беззубым ртом, – Ай – ай! Такой красивый и такой одинокий!»

– «Она не моя жена!» – испуганно вскрикнул Эрвин, пытаясь освободить руку.

– «Разве? – хитро прищурилась старуха, – разве не она была твоей единственной? Разве не она подарила тебе сына?»

Эрвин охнул и прикусил губу.

– «То одна беда, то – другая, – зашептала цыганка, не выпуская его руки, – А и в гроб нечего положить, а и цветы-то все завяли! А и беда! А и беда! Да и она-то поправима!»

Старуха перестала причитать, выпустила руку Эрвина из своих цепких когтей, ударила посохом оземь, и посох исчез, но в тот же миг расцвели ладони ее яркими красками!

У Эрвина зарябило в глазах, а когда он проморгался, старуха уже протягивала ему букет только что срезанных роз, еще росных, едва распустившихся, цвета утренней зари…. Такие любила Мина…

– «Как же зовут тебя, бабушка?! – Эрвин трепетно принял букет, – Кого мне благодарить за столь чудный подарок?»

– «Имя мое, Матильда! Да благодари не меня, а того, кто отправил мои старые ноги к тебе с поручением, – цыганка заговорщицки подмигнула Эрвину, – Я и молодая ему не отказывала, а уж старая – да и подавно!»

– «Ты о ком говоришь, милая, – Эрвин растеряно топтался на месте, – Имя-то его назови!»

Цыганка поманила барона крючковатым пальцем, а когда он не без опаски наклонился к ее губам, тихо, но четко шепнула ему в самое ухо: «ВЕЛИЧАЙШИЙ!»

Эрвин от изумления потерял дар речи, а старуха звонко щелкнув пальцами, воскликнула: «СДЕЛАНО!»…, и в ту же секунду растаяла в воздухе!

В большой гостиной Мадлена накрывала стол к поминальному ужину. Генрих проверил задвижки на окнах, задернул тяжелые бархатные шторы, подбросил дров в жарко полыхающий камин, и теперь маялся бездельем. Не привыкший сидеть, сложа руки, Генрих не любил и боялся ничегониделания: оно всегда рождало в его душе какое-то мучительное, зудящее беспокойство. И, спасаясь от него, Генрих принялся ходить по комнате взад-вперед, внезапно останавливаясь, и болезненно вслушиваясь в бесконечно долгую тишину. Он ждал, что его позовут, что он будет нужен немедленно! Сейчас! Сию минуту!

И его мольба была услышана: в гостиную «занесло» Альберта, и Генрих был спасен! Они, крадучись проскользнули за спиной у Мадлены к выходу. На пороге их ждал барон. Наскоро пошептавшись, троица таинственно исчезла.

– « Так, – сказала вслух Мадлена, в полной уверенности, что никем не будет услышана, – хотя и не мое это дело, но я уж точно знаю куда эти трое направились!»

– « И куда?» – вопросительно улыбаясь, в гостиную неслышно вошла миловидная, худенькая девушка в очень просторном сарафане.

Бережно прижимая к груди стопку крахмальных салфеток, она осторожно, словно боясь оступиться, шаг за шагом преодолела расстояние от порога до стола, да так и не дождавшись ответа, молча, принялась помогать Мадлене.

Девушку звали Христина, и была она единственным, поздним ребенком Мадлены и Генриха.

– « Вот, что я тебе скажу милая, – наконец отозвалась Мадлена, деловито раскладывая принесенные дочерью салфетки, – запомни, заучи как молитву: пятеро мужчин – это охота! Трое мужчин – это попойка! Двое – скорей всего рыбалка! А один, – Мадлена внезапно замолчала, вспоминая усопшего Гедерика, тяжко вздохнула, шепча с горечью, – один – это бесстыдное, беспробудное пьянство до самой смерти! Прости меня, господи!» И истово перекрестилась.

Лицо девушки потемнело, губы задрожали, на глаза навернулись слезы.

– « Не может быть! – пролепетала она, глядя на мать в полной растерянности, —

– не может быть, чтобы и барон, и Альберт, и отец решили напиться тогда, когда все мы ждем приезда достопочтеннейшего господина Магистратуса, и молодого Лютера Балька!»

– « Да! И молодого Лютера Балька… – повторила она машинально, и вдруг охнув, метнула на мать испуганный взгляд, и торопливо отошла к камину.