Тамара Ла - В плену времени – 2. Повести

Улицы почти пустые, на них царит солнечный свет, не видно попрятавшихся стражников и прохожих. Лишь со стороны царских кладовых слышны сильные крики и шум. Ворота Коринфа открыты. По их бокам два торчавших стражника поглядели на проходивших мимо женщин, но не остановили их, не зная их и не имея приказа задерживать кого-либо.

С расправленными плечами, ни разу не оглянувшись, Медея удалялась от города сначала по дороге, потом свернула на тропку, взбирающуюся среди скал и зарослей в горы. Не оборачиваясь, сказала спешившим за ней рабыням:

– Дальше не ходите за мной, ждите здесь.

Прошла вверх по склону горы, потом углубилась в заросли орешника и лавров. Сосредоточенный, пламенный свет наполнял ее глаза, в небе ответным золотом плавилось солнце.

Спешно шла, продираясь сквозь заросли, пока они не расступились, и она оказалась на песчаном берегу ручья. Одним движением руки распустила узел волос на голове, скинула пояс с туники и, сняв с него нож, шагнула вперед и опустилась на колени. Перед собой немедленно острием лезвия начертила замкнутый круг и, собирая воедино все свои силы, стала вглядываться в поверхность песка, мысленно создавая в замкнутом круге образ Главка, отчетливо рисуя его таким, каким видела сегодня. Все пристальней и напряженней вглядывалась в созданный образ, силой воли удерживая его перед своими, грозящими ему глазами. «Я не дам тебе выйти из моего круга» – прошептали ее побледневшие губы, обращаясь к нему.

Она создавала связь между собой и образом Главка; будто схватив его рукой за горло, не давала ему отвернуться и вырваться из ее тисков, и все сильнее вонзала в него свое внимание. Напряженно задрожало все ее тело, с губ начали срываться невнятные слова, но она уже не слышала их; перед ней быстро сгущалась тьма… накрыла все вокруг… остались лишь она и ее враг – она глядела ему в глаза.

Обеими руками сжала рукоятку ножа и вдруг начала наносить удары по изображению Главка – стремительно и глубоко всаживала в него лезвие.

Наконец отняла руки от рукоятки, оставив нож торчать в круге и, задыхаясь, приходя в себя, вскинула голову, смотря в небо – первый красноватый отблеск заката появился на взбитых в белую пену облаках.

Медея с трудом встала и, пошатываясь, вошла в ручей, чтобы перейти его, но тут же остановилась – стояла, бессильно опустив руки и слегка согнувшись. Ступни ее омывала текучая теплая вода, а глаза глядели в глаза ярко проглянувшим звездам. Ощутила, как на землю навивается вечер – словно нить на кокон шелкопряда. Голова слегка кружилась, сознание то прояснялось, то затуманивалось, как луна в тучах. Будто перед священным безумием темнело в глазах, и терялось ощущение себя. С силой натягивались все чувства, будто тугой огромный лук, сгибаемый могучими руками. Гладь светло-серого, почти белого, неба стремглав прочертили черные полосы изломов и, в зиянии расширяющихся бездн она, наконец, увидела то, что ей необходимо…

В Коринфе стража до вечера усмиряла народный бунт, и ночь накрыла улицы более или менее усмиренные. Воины, посланные Главком, в доме и на дворе среди тел убитых Медею не нашли, лишь привели в царский дом пришедшего в себя после удара по голове, убитого горем Ясона. Куда делась Медея, он сказать не мог, да и вообще от горя потерял дар речи. Он сидел, согнувшись, закрыв лицо руками и полой плаща.

Главк велел с утра разослать по всем направлениям погони за бежавшей колдуньей, и схватить ее до того, как она успеет выйти за пределы его царства. Отдав приказ, Главк милостиво посмотрел на Ясона и сказал ему:

– Мой царский гнев пылает на твою жену, а не на тебя, Ясон. Моя земля не для таких, как она. – Он язвительно улыбнулся над горем Ясона. – Зачем тебе горевать о смерти детей от колдуньи? Ты теперь избавился от нее и ее выродков, я выдам за тебя свою дочь Аталану, и она народит тебе новых детей. Нашел о чем горевать! Иди, Ясон, отдохни в одной из комнат и поймешь утром, как сильно я прав, – похвалил сам себя Главк и проводил милостивым взором уходящего тессалийца.

На самом деле Аталана – это дочь троюродного брата Главка. На эту двадцатилетнюю красавицу года два назад Главк сам зарился, но побоялся нарваться на кровавую вражду со своим братом, знаменитым в Коринфе своей геркулесовой силой.

Главк поднялся с кресла. Ночь настала, и в комнатах и коридорах слуги уже зажигали факелы и светильники. Главк пошел во двор проверить сторожевые посты. К нему присоединился сын: шел рядом с ним, слева, бряцая своим детским вооружением, и весело рассказывал, что сегодня днем он нисколько – ни капельки – не побоялся мятежничающих горожан. Вот станет взрослым, уж он им покажет, как бунтовать! Отец не слушал его, шел приятно озабоченный своими думами.

Проверив посты и поужинав, Главк отвел сына в его спаленку, а затем зашел в спальню своей жены, уже давно спящей. В полутьме набрел на незажженный светильник и зашиб себе ногу о его длинную бронзовую ножку. Зашипел было от боли, но тут же подошел к постели жены и разбудил Галатею. Грубой рукой стал щупать ее живот.

– Ну что, зачала ты ребенка?

– Нет, царь, – стесняясь, прошептала Галатея.

Главк разозлился и пристал к ней, допытываясь, когда же она зачнет от него ребенка.

– Ты уже полгода, как моя жена, и до сих пор ничего в твоем брюхе нет! Мне сыновья-наследники нужны!

Галатея ничего не отвечала. Она вспоминала слова женщин во дворце, говоривших ей, что за последние пять лет от Главка ни две его бывшие жены, ни одна из наложниц не смогли родить детей. Но не могла же она эти слова передать своему сердитому мужу! С невольным вздохом-облегчением она увидела, что Главк выходит из спальни. Тогда Галатея быстро вновь свернулась клубочком на мягкой постели и вновь кинулась в объятья снов. Ей снился царевич Тесей; смеясь, она смотрелась в его огневые глаза, а вокруг них празднично сиял солнечный день… Галатее так дивно сладко спалось на мягкой постели, в полутьме и запахе лилий, в вазе стоявших на столике возле постели. Нежный и страстный запах лилий окутывал ее словно покрывалом.

А Главк по коридору добрел до своей спальни, и, кряхтя, с трепещущим устало сердцем прилег на походную, твердую как сундук, постель. На такой же постели спал его отец, и Главк с детства привык к ложу, неудобному для других. Но прежде чем уснуть, долго ворочался с боку на бок, и пялил глаза в темноту, озлобленный привычной бессонницей – эта стерва ночная привязалась к нему и уже второй год постоянно лишает его полноценного отдыха. Чуть подремлет, а потом вновь вертится в кругу одних и тех же мелких мыслей. Все спят – и люди, и скотина, одному ему – владыке города – покоя нет.

Душа у Главка слепая и глухая, он не мог ощутить Истину и Красоту даже с их маленькой буквы. И живет он, бродя по крохотному дворику своего сознания, не в силах увидеть ничего внешнего за его каменно-высокими заборами и даже не находя в этих своих заграждениях и жуткой тесноте ничего необычного. Не нужны глаза тому, кто живет под землей.