Тамара Ла - В плену времени – 2. Повести

Медея обвела глазами лесистые склоны гор, зеленые заросли, пронизанные светом солнца, льющимся с голубого горячего неба.

Повернувшись, пошла вверх по склону горы. Она не смотрела в сторону Коринфа – цепи семьи, детей, обстоятельств, попытавшиеся связать ее, были навсегда разорваны ею. «Теперь я понимаю, насколько безразличной я была к Ясону, ведь если бы я любила его или ненавидела, я давно бы его убила!» Прошлое отпало с нее, как развязавшийся вьюк сбрасывается с плеч.

Разбудила рабынь, спавших в тени кустарниковых дубков. Втроем перешли на северную сторону горы и, спускаясь вниз, вышли на Мегарскую дорогу, по ней прошли самую узкую часть Истмийского перешейка. Вокруг – скалы, поросшие фисташкой и елями, внизу – голубое море, а по обеим берегам залива – волнистые изгибы гор. Женщины шли весь день, а к ночи поднялись в Геранские горы заночевать.

Когда рабыни заснули, Медея (она не чувствовала ни малейшей усталости, хотя за последние два дня ни на миг не сомкнула глаз) встала с земли и пошла вперед, окутанная непроглядной ночной чернотой и безмолвием. Знакомые запахи трав и деревьев неслись к ней со всех сторон. Такая тьма, что не видны очертания даже ближних деревьев и кустов, лишь слева, далеко внизу – видимо у подножия горы – ярко краснела точка пастушеского костра. Медея долго шла, босыми ногами нащупывая путь среди камней и трав, иногда она протягивала перед собой руки и отводила ветви кустов. Вдруг под ее ступнями оказались одни камни, а лицо и обнаженные руки разом ощутили открывшееся впереди пространство. По сильно повеявшему на просторе, насыщенному соленой влагой воздуху стало ощутимо близкое присутствие моря. Свободный простор чувствовался впереди, и сразу глубже – не то, что в теснинах гор – задышала грудь, взволнованно забилось сердце.

Между скал и густых кустов Медея стала спускаться вниз по склону. Родной шум моря, словно любимый с детства голос матери, звал ее.

Все ближе шум бьющихся о берег волн, и вскоре Медея вышла на край голого уступа – у его подножия плескалось море. Во тьме порой мелькали белопенные верхушки волн – они неустанно накатывали на берег, Медея села перед ними и словно в забытьи долго слушала их голоса, говорившие с ней о многом, потом легла на камень, за солнечный день накопивший жар и теперь щедро источающий его. Она свернулась сильным телом в клубок, вдохнула свой теплый, пахнущий пшеницей, запах, успокаиваясь, забывая все прошлое, погружаясь в сон.

Утром проснулась под плеск волн, играющих на просторе в свежем ветерке и в солнечных лучах, и вновь долго смотрела на море и слушала его. Затем поднялась на гору, окликнула искавших ее рабынь. Они спустились на дорогу и вдоль моря, мимо Мегар, дошли до Элевсина. Знойный день царил над землей, жаркий ветер овевал-гладил спеющие колосья ячменя на полях.

Медея не собиралась заходить в город, а намеревалась идти дальше на север – по Беотии и Тессалии. Навстречу ей от ворот Элевсина торжественная процессия горожан двигалась к святилищу Деметры – великой критской богини, покровительницы земледелия. С пеньем и весельем женщины и дети с подношениями и колосьями в руках шли освятить первины урожая.

Возле дороги Медея в старой бордово-малиновой шерстяной тунике стояла статно, в мощном спокойствии. Золотым огнем полны ее глаза. Всем видно: это дочь Солнца и Земли, избранница Богини. И одна из участниц священного шествия подошла к ней и назвала по имени. Медея пристально посмотрела на женщину с жреческой повязкой на голове и узнала в ней Глеонику.

– Медея, идем с нами, – сказала элевсинская жрица.

Шествие направилось к маленькому древнему храму.

После свершения обрядов Глеоника рассказала Медее, что уже шесть лет как она живет в Элевсине, ее сын сейчас на службе у мегарского царя Ниса, а двух своих дочек она сбыла с рук, выдав замуж.

– И теперь я живу одна на свободе, а ты?

– Я свободна.

– А где Ясон?

– Мы расстались.

– А дети? Они живы?

– Нет. Их убили три дня назад, – Медея произнесла эти слова столь спокойно, словно это событие произошло не три дня, а три года назад. Она коротко рассказала о том, что случилось в Коринфе, и добавила: – Я ухожу из Эллады.

– Куда?

– Возвращаюсь домой.

– Пешком?

– Да.

Глеоника помолчала, думая, чем помочь подруге. Сказала:

– Через три дня будет полнолуние – праздник Богини. Проведи его с нами, и я верю: Богиня пошлет тебе силы и помощь на предстоящий путь.

Два дня и две ночи Медея провела наедине с собой – обнаженная и распростертая в кромешной тьме священной пещеры. Когда час настал, и женщины вывели ее наружу, глазам ее открылась необыкновенная, ярко лунная ночь. Здесь в окружении гор и лесов под высокой луной женщины собрались на ночное тайное служение Богине.

Голые, с распущенными волосами они окружили глиняный чан, поставленный перед деревянным изображением Деметры; маленькими золотыми ковшиками они черпали напиток из вина, настоянного на душистых травах и, поднося к губам, впивали в себя пахучую влагу. При свете факелов женщины порой взглядывали друг на друга, но не произносили ни слова. Каждую пригнали сюда скованность повседневной жизни, невозможность осуществления мечты, мания освобождения. Они жевали листья плюща и украшали душистыми венками головы.

Медея стояла неподвижно, почти грозно, и отражения факелов, точно сполохи огня, мелькали в ее больших глазах.

Менады встряхивали волосами, раздували ноздри, словно кобылицы в предвкушении звонко-стремительной вольной скачки. Их дыхание и движение учащались; то у одной, то у другой вырывались бешеные крики. Под удары бубнов нарастало биение сердец, и священное безумие, выпрастывая крылья, кидало тела в исступленный танец.

Восторг экстаза пронизывал их: всё тело – наслаждение и боль! Запрокидывая головы, женщины тянули руки к небу и словно падали в разверзающуюся перед ними бездну.

Им казалось, что чей-то пронзительно голубой взгляд, испепеляющий и неотступный, вбирает в себя каждое их движение; что нечто пронзительно-острое, входит в них, разрезая плоть и раздирая душу, и женщины мучительно и неистово сверху донизу раскрывали себя перед миром. Будто немая и слепая тварь, цепляясь острыми когтями, судорожно пыталась выкарабкаться из тьмы на свет звезд.

Мучение тем мучительнее, что знаешь, что ему будет конец.

Заливая жажду, Медея глотала дурманное, горькое питье. Она ощущала, что душа ее наконец-то вновь вырывается на свободу. Священное безумие, точно ласка Богини, после долгого перерыва коснулось ее и охватывало всё сильнее. Ослепляя и стирая разум в ничто, начали проноситься видения невероятной, немыслимой силы и красоты.