Тамара Ла - В плену времени – 2. Повести

Ослепление. Уничтожение себя. Безжалостное кромсание себя, чтобы заново создаться перед Богиней, растворяясь в ее вечных подобиях. Чередовались тьма уничтожения и палящий вихрь обновления. Огненные звезды проливали свой свет и, ослепляя, давали иное зрение.

Всюду разверзалась бездна, дышащая красным мраком, и Медея без колебаний устремилась в нее. И бездна принимала Медею в себя, как мать свою дочь. Огонь в огне.

Утром пришла в себя – лежала в густых травах на берегу ручья. В жарком ветре сквозили на фоне неба высокие, цветущие стебли кустов. Нежная голубая дымка окутывала долину и горные дали, а с моря все время разносился ласковый, неумолчный плеск волн.

На следующий день провожая Медею в путь, жрицы дали ей черный плащ, почти новые крепкие сандалии и золотой браслет – плату на плавание на корабле в Хеттию. Рабыни умоляли ее взять их с собой, а не оставлять храму Деметры.

– Разве не хочешь ты вернуться на родину? – спросила она уроженку Трои.

– О нет! Я стала другая, и там все другое! Я разделю твой путь, госпожа!

А вторая рабыня даже не знала, где родилась, и своей жизнью считала постоянное присутствие возле хозяйки.

В малиновом хитоне, темном плаще Медея прошла по городку, будто не видя его. Она больше никогда не опустит солнечное золото глаз на людей и их жалкое существование.

Она встала перед морем, измеряя взглядом даль предстоящего пути от всего остающегося на берегу. «Мне все равно, что я потеряла здесь всё, а взамен ничего не получила. Я не жалею. Ведь Богиня дала мне благословение потерь».

Медея отвернулась от гор и долин Эллады и смотрела только на могучий лик моря, в сиянии солнечных отблесков переливающегося всеми оттенками синего, голубого и зеленого. Теперь осталось лишь одно: переплыть море и добраться до Родины. «Я возвращаюсь домой Свободной – без всего!»

Она подошла к небольшому кораблю, готовому отплыть в Смирну. Рядом, у причала без дела торчал бородатый крепкий элевсинец – кормчий, он же капитан суденышка «Мощь Посейдона».

– Ты перевезешь меня через море за этот браслет?

Он посмотрел на браслет и на Медею. Солнечный огонь горел в ее глазах, устремленных поверх него в морскую даль.

– Пожалуй. Кто ты?

– Я служу Богине.

Она с трудом могла говорить, ей больше были не нужны человеческие слова.

– Что? Какой Богине? Нашей Деметре?

– Нет.

– Ты что – жрица хеттской Кибелы, о власти которой всем вокруг известно?

Медея не ответила.

– Ладно, – проворчал капитан, – раз ты жрица, я возьму тебя на корабль.

Вскоре отплыли. За островом Эгиной, при выходе в открытое море Медея вдруг сорвала с шеи шнурок с деревянной статуэткой и швырнула ее в бегущие за бортом голубые волны, словно амулет поведал ей, что ему не нужно возвращение домой. Пусть его примут глубины моря, или вынесет волна на берег.

К вечеру задул сильный ветер, погнал на восток серые пенные валы, высоко вздымающиеся под потемневшим небом.

Медея стояла на корме, рабыни прижались к ее ногам. Буря ее ни капли не беспокоила, она упорно смотрела вперед в сторону Хеттии. Кормчий тоже спокоен, моряки же метались взад-вперед, как муравьи на конце горящей ветки. Поссорившись, они начали драться. Затем они стали указывать на Медею и переговариваться, и, наконец, закричали ей:

– Это ты принесла с собою бурю! Чем ты прогневила своих богов?!

Толпой с угрозами двинулись к ней. Ее не испугали ни их крики, ни их гневные лица. Ее несокрушимость теперь ничто не могло поколебать. Медея лишь презрительно коротко взглянула на них. Внезапный душевный порыв охватил ее, она вскинула руки, как птица взмахивающая крыльями, и морякам показалось, что перед ними появилась огромная черная птица в развеваемых ветром перьях громадно раскинутых крыльев! Сквозь перья просвечивали по совиному огромные, горящие глаза, и хищно разевался загнутый клюв. В смертельном ужасе они попятились к мачте, но тут же от порыва ветра, накренившего корабль, стремительно покатились к левому борту, где их захлестнула волна, хищно похитила двоих из них и бесследно утащила в бушующую водяную бездну. Гнев и ненависть моряков сменились страхом и почтением.

Взмахнув руками, Медея в своем сознании стала птицей – возникло ощущение стремглавного полета среди бурного ветра и облаков… С трудом она вернула себя на корму плывущего корабля…

Молча наблюдавший за всем этим, кормчий увидел, что бунт закончен, и тогда пригрозил зачинщику:

– Эй, Кривоглаз, мегарское отродье, еще раз начнешь панику, я тебя выброшу за борт, пусть тебя там рыбы съедят!

И вновь начал озирать бушующее море. Он сохранял спокойствие, ведь ветер – попутный: быстро гонит кораблик к берегам Хеттии.

Волны бушевали до полуночи. Затем буря стихла. Между уносимыми ветром облаками, из прозрачной черноты неба проглянули острые точки сверкающих звезд.

С рассветом показались горы Хиоса, затем приблизился берег Ахаявы – западной части бывшего Хеттского царства.

Моряки все время поглядывали на Медею. Ее неустрашимость перед бурей и их злобой дивила их, а теперь они даже стали бояться ее, будто в ее образе на корабле присутствует сама Богиня. Они смутно, но сильно ощущали обаяние чужой могучей силы и жаждали излить ей свое поклонение.

Один из моряков подполз на коленях к Медее и, сняв с шеи свой золотой амулет, благоговейно выложил его к ее ногам – будто перед божеством. Медея не взглянула ни на дарителя, ни на дар. Втянув голову в плечи, моряк отполз в сторону, и больше никто не смел подойти к Медее, или взглянуть на нее без почтения. Так что в полдень, когда корабль, обогнув полуостров, причалил в порту Смирны, кормчий при расставании сказал Медее, кивнув на своих матросов, потащивших на берег тяжелые корзины и кувшины.

– Ты могла бы командовать ими не хуже меня.

Не обращая внимания на его слова, Медея ступила на доски сходен и неторопливо пошла на пристань. Кормчий смотрел вслед, и досада на ее невнимание к нему стерла улыбку с его лица и начала донимать его обидой. Ведь как-никак он единственный раз в своей жизни выказал уважение женщине! Правда давно, еще в начале своей семейной жизни, он побаивался своей молоденькой жены – таким загадочным казалось ему это существо, каждодневно держащее его в плену мыслей и в объятьях своих тоненьких ручек. Но с течением лет жена народила пятерых детей, растолстела, стала крайне болтливой, со своими приятельницами целые дни проводя за прялкой и готовкой еды.

У него искренне вырвалась похвала Медее, и, вот, она даже не соизволила заметить этого… Он смотрел, как она в сопровождении рабынь, удаляется по набережной. «Интересно, откуда в ней эти спокойствие и сила? Я-то не страшусь смерти, потому что мне все обрыдло в этой паршивой жизни – дела людей на берегу, жена, дети; только и делаю, что спасаюсь от земли в море… Эх! Что растравлять себя!» Он сплюнул за борт на доски пристани и решительно прошел по опустевшему кораблю в кормовую каюту и там, усевшись поудобнее, взялся за кувшин вина с намерением влить его в себя сколько влезет.