Тамара Ла - В плену времени – 2. Повести

– Не вмешивайся в то, что ты не понимаешь!

– Ах, ты …! Египетское отродье! – обругал его пират. И велел своим людям: – Отберите у него нож! Киньте в воду!

Двое моряков, ближе всего находившиеся к Гелиодору, тут же подошли к нему. Мигом выкрученный из его ладони кинжал полетел за правый борт, скрылся в воде от людских глаз и начал свое погружение в темные глубины моря. С болезненно слабым возгласом Гелиодор проводил взглядом падение своего оружия. Мгновенно он раскаялся, что взял с собой именно этот кинжал – памятный, и подаренный ему приятелем. Взял его с собой, чтобы лишиться! Теперь ему больше не увидеть эту вещь! Разве что в следующем обороте жизни он попытается получше беречь его! Этот маленький кинжал выручил его дважды – в Харанне и в этрусском порту Эспине. Сейчас им обоим настала внезапная разлука…

Он вскочил с палубы и подошел к Ицару.

– Дай мне другой нож! До захода солнца я должен узнать всё!

– Если нужно убить пленника, так убей, а пытать я не дам. Я никогда не мучу свои жертвы, с них довольно того, что они – жертвы!

– Мне нужно от него узнать…

– Если ты тронешь его, я всажу вот этот свой нож тебе в сердце. Понял?

Словно став внезапными врагами, они в упор смотрели друг на друга.

– Понял, – сказал Гелиодор, – но мне нужно…

– Слышу и вижу: ты не понял меня! Получай! – Ицар мигом полоснул своим ножом по протянутой к нему руке Египтянина. И затем показал ему окровавленное лезвие. – Еще раз будешь мучить этого человека, и я всажу это в твое сердце, знай!

Гелиодор сдавленно вскрикнул от боли и неожиданности. Бледнея, отступил от Ицара, схватываясь за рану выше локтя – из разреза сразу полилась кровь. Он зажал рану полой плаща. Потрясенно воскликнул:

– Что ты делаешь? Твое дело помочь мне, а не мешать! Ты – глупец! Лабир овладел твоим разумом, чтобы ты защищал его!

– Думаешь, я такой дурак, что не могу отличить принуждение от симпатии?!

– Да, это так, и…

– Я вижу: ты – большой умник! Если у тебя – лик бога, так думаешь, что тебе всё позволено?!

– Я – бог, и Лабир тоже – бог, поэтому нужно…

– Тлеполем, убей «бога» и выбрось его в море!

Фригиец неторопливо подошел к Лабиру. Присаживаясь на корточки, небрежно рванул желтую ткань хитона, обнажая левый сосок пленника, и тут же ударом длинного ножа пронзил насквозь его сердце.

Отблеск страдания показался на прекрасном, словно у юноши, лице Гелиодора. Схватившись рукой за борт и глядя на Ицара, он произнес:

– Ты – сумасшедший…

– Не более тебя, – ответил Ицар, уже попусту раскаиваясь, что уж если он велел убить столь удивительного человека, как этот Лабир, так надо было заранее лишить его сознания, чтобы он не видел бесконечно страшного и бесконечно мгновенного взмаха ножа… Ну да ладно, этот Лабир не из слабых. Перенесся мигом в царство Аида, и то ладно.

Ицар сам не знал, что толкнуло его на это убийство – желание покрасоваться перед Гелиодором своей властью на корабле, показать ему, что даже он – Египтянин – посреди моря находится в полном его подчинении? Но чтобы это ни было, теперь придется принять это убийство, как данность. И все же Ицар был удивлен своим собственным приказом и с некоторой досадой обнаружил, что Тлеполем, как обычно быстро и точно, исполнил его приказ, и Лабир убит! Мысленно Ицар даже ахнул и выругался. Нахмурился, недоумевая, что это такое он сделал… Вдруг Лабир на самом деле божественного происхождения, а все знают, что если влезть в дела Богов, то хлопот потом не оберешься…

– Его нельзя было убивать, – с трудом сказал Гелиодор и отвернулся к сиявшему безмятежно морю. Все это время он зажимал свой порез ладонью и тканью рукава, чтобы остановить кровь. Теперь он надорвал на хитоне подол и, оторвав по краю полосу, стал тщательно завязывать рану.

Отвернувшись от всех, пытался разобраться, есть ли какой смысл в произошедшем. Но он чувствовал отчаяние и не мог сейчас рассуждать здраво. Всё, намеченное им, пошло не так… И убийство Лабира – одного из Посвященных – это апофеоз недопустимости.

Между тем Ицар сказал морякам, притихшим и столпившимся вокруг убитого Лабира, чьи разметавшиеся кудри золотистым ореолом по-прежнему окружали его голову.

– Возвращаемся в Сиракузы – там принесем большую жертву Зевсу, чтобы простил мне убийство этого человека.

Гелиодор быстро повернулся и указал морякам на Лабира.

– Этот человек – бог! Ваш капитан велел убить его, теперь боги – друзья Лабира – обрушат на вас беды.

И, закрыв лицо плащом, сел на палубу, прижавшись боком к борту. А пираты принялись есть, а затем продолжили делить добычу. Но делали это уже без прежнего азарта. Все они были подавлены, видимо угроза Египтянина сильно подействовала на них.

Между тем «Слава Кара» приблизилась вновь к берегу Сицилии и вдоль него неспешно направилась на юг.

Мертвый уже несколько часов Лабир лежал возле главной мачты. Наконец, Тлеполем подошел к трупу, выдернул из его груди свой нож, смыл с него кровь, тщательно вытер, вставил обратно в ножны, а потом спросил капитана, что делать с телом.

– За борт его! – не глядя, велел Ицар.

Только тогда Гелиодор вышел из оцепенения и поднял голову, откидывая с лица плащ.

– Нет, этого не надо делать! Надо немедленно плыть на Южный мыс – там меня ждут люди, и там мы захороним тело Лабира.

Ицар подошел к мертвому телу и с жалостью посмотрел на Лабира, который и в смерти нравился ему, потом поднял взгляд на Гелиодора, с насмешкой сказал:

– Кто бы он не был – человек или бог, Тлеполем своим точным ударом сделал ему честь, твоему другу.

– Мне не досталось чести быть его другом.

– Но ты переживаешь его смерть, как свою собственную.

Египтянин сказал сквозь зубы:

– Тебе не понять. Это дела жрецов и богов.

Ицар словно не обратил внимание на его слова, продолжал хвалиться смертоносным ударом своего помощника:

– Твоему Лабиру повезло! Ведь Тлеполем – великий мастер ножа, большой мастер убивать с одного удара. Ведь это он два года назад убил Аридата Гиганта в честном бою один на один.

– Смерть не самое худшее.

Ицар поднял брови, словно удивляясь.

– А что самое худшее?

Гелиодор молчал. Поднявшись, он прошел в каюту, взял там светлое покрывало, подошел к Лабиру и накрыл его, затем прошел на нос корабля, закутался со всех сторон плащом, накрыл им голову и, сев, вновь стал недвижим.

Ицар вошел в тесное пространство маленькой каюты, со стенами, сплетенными из ивовых ветвей, и улегся на ковер, разостланный на полу, чтобы отдохнуть пару часов после полудня.

Лет с двадцати пяти жизнь и смерть ему стали одинаково равны. Потому что он отчаялся понять их смысл. Совершенно не понимал, что это такое – сон ночью и сон днем. Нет ни раскаянья во всех своих поступках, ни особых надежд на будущее. Когда годами и десятилетиями на важнейшие вопросы не получаешь ответы, то всё становится безразличным. Раз ответов нет, то, значит, и вопросы не нужны.