Лидия Бормотова - Власть лабиринта

Если верить старым служилым, не раз побывавшим в сражениях, страх смерти тревожит молодых солдат только поначалу, когда кровь, стоны раненых, вид изувеченных тел угнетают воображение. Когда начинается бой, на смену страху приходит ожесточение, даже бесчувствие, безжалостность. Лёгкие раны не замечаются – их боль не тревожит, кровь и смерть становятся обыденными фактами военной жизни, а страдание и сострадание не жалят, мучительно не казнят, потому что приходят позже.

Между тем кавалерия неприятеля не прекращала своих атак. Батарея штабс-капитана Фигнера палила из «единорогов» беспрерывно, так что они раскалились и награждали ожогами тех, кто неловко хватался за них, однако конницу маршала Мюрата заставила-таки топтаться на месте. С другой стороны на батарею летели пьяные уланы (для храбрости что ли приняли?) князя Радзивилла. Они прорвались даже до обоза, а на батарее бешено рубили всё без разбору: фейерверкеров, канониров, лошадей, лафеты, колёса… наскакивали и на пушки, но лишь царапали их. Красные опухшие рожи метали мутные взгляды по сторонам, выискивая, на чём бы ещё проявить свою бессмысленную удаль.

Причудливы и необъяснимы, как запутанная сеть лабиринтов, плетения судеб!

Какую страшную встречу уготовила им война! Ещё в марте 4-й пехотный корпус русских войск квартировал в Несвиже и князь Радзивилл частенько приезжал в лагерь на практическую стрельбу, на пирушки к ротным командирам. Русские офицеры дважды гостили у князя и танцевали на его великолепных балах. А нынче – щедро потчевали польских улан картечью, а самого князя Радзивилла ранили в ногу.

– Ваше сиятельство, на батареях много убитых канониров и повреждённых пушек. Как прикажете действовать?

– Стреляйте из тех, которые остались, – граф Остерман даже не повернул каменного лица.

Кавалерийские атаки Мюрата были яростными, он ждал подкрепления корпуса Евгения Богарне, поэтому не экономил силы. Французы вреза́лись в ряды пехоты, врывались на батареи к артиллеристам, рубились беспощадно. От порохового дыма задыхались и люди, и кони. Русские батальоны редели, смыкали строй и стояли насмерть, не думая отступать.

– Господин генерал, – адъютант осадил лошадь и срывающимся голосом доложил: – Французы забросали ядрами. У нас большие потери, много раненых. Что прика́жете?

Граф Остерман, нюхая табак, невозмутимо и жёстко отрезал:

– Стоять и умирать!

Прибывший адъютант ещё не успел отдышаться, как вдруг мимо генерала просвистело ядро, но его не задело, а оторвало адъютанту руку, и, влетев в кусты, взметнуло в небо комья земли и изломанные ветки с опалённой листвой.

Адъютант уткнулся в лошадь.

– Возьмите его, – приказал генерал и, стегнув коня, поскакал к Перновскому полку, отбивающему батарею, где увидел Александра Фигнера, стоящего на лафете и обрушивающего сабельные удары на рвущихся к нему улан.

Дивизия французской пехоты Богарне, прибывшая на помощь маршалу Мюрату, так и не смогла обойти русских с флангов, а с фронта её атаки были отражены штыками и картечью.

К вечеру неприятель ослабил натиск. Видимо, рассудил, глядя, как русские «стояли и умирали», не двигаясь с места, что они только передовой отряд, что их значительные подкрепления уже на подходе, скрытые за лесом. Бросить на прорыв все силы сейчас – недальновидно. Подтянутся свежие войска – не выстоять. Разумнее дождаться утра – а там посмотрим.

К ночи сражение прекратилось.

Десять часов сдерживал атаки неприятеля 4-й пехотный корпус Остермана-Толстого, выиграв сутки для своей армии. И если бы Барклай не прислал ему на смену 3-ю пехотную дивизию Коновницына и 1-й кавалерийский корпус Уварова, вряд ли он выдержал бы ещё один такой день.

Подоспевшие на смену соратники поздравляли генерала, и на этот раз оставшегося в живых. Уваров похлопал его по плечу:

– Этот подвиг, друг мой, достоин римлянина!

Остерман рассердился:

– Почему же не русских?!

Уваров растерялся, он и не думал обижать приятеля, но этот граф… хм… такому не то что палец – прут железный в рот не клади – откусит.

Ещё сутки сдерживали французов Коновницын и сменивший его граф Пален, постепенно отступая в сторону Витебска, где в южных окрестностях города на правом берегу реки Лучосы расположилась 1-ая русская армия. К ночи уцелевшие остатки заслона подтянулись в армейский лагерь. Капитан Сеславин, два дня сражавшийся в арьергарде сначала с генералом Остерманом-Толстым, потом с Коновницыным и Паленом, прибыл к Барклаю де Толли с рапортом.

– А какой дух в войске? Как дерутся, что говорят? – спросил Барклай своего отважного адъютанта, выслушав донесение.

– Бранят вас, ваше сиятельство. Говорят, срамно́ задаром, без боя, отдавать неприятелю русские земли. Уж пол-России бегом протопали. Зато, вступив в дело, дерутся, как следует русским, словно причащаются, смывают позор свой.

– Брань и я слышал своими ушами и её не уважаю, – поморщился, будто отдавили ему любимый мозоль, главнокомандующий. – Ежели б я стремился угодить недальнозорким и неглубокомыслым и не радел о пользе и спасении Отечества, давно ввязался бы в сражение на радость Наполеону. Никогда не следует делать того, чего так хочет и неотступно навязывает противник. Никто не хочет этого понимать. Приходится рассчитывать на рассудительность потомков.

Всю ночь не гасили костров. Лагерь неусыпно охранялся пикетами, которых к Витебскому тракту выслали вдвое больше. Армии нужен был отдых, как глоток воздуха утопающему. И сон утомлённых кровавым сражением солдат был свят. Неизвестно ещё, что ждёт их утром. А в лагерь даже ночью прибывали подводы с фуражом и хлебом. Город поддерживал своих защитников.

С рассветом 15-го июля прискакал курьер от Багратиона, князь Меншиков. Багратион сообщал, что пробиться через Могилёв, занятый маршалом Даву, не удалось, что, переправившись через Днепр, 2-ая армия движется к Смоленску, железный маршал направляется туда же.

***

У самого леса, на краю опушки, поставили палатку Наполеона. Вокруг расположилась Старая гвардия. Передовые французские эшелоны всё прибывали, обустраивая лагерь, зажигая ночные костры. Широкая равнина простиралась до города, светящегося огнями, а за городом, где стояла русская армия, император хорошо видел в мерцании костров постоянное движение. Что там происходит? Что задумал Барклай?

Подошёл Мюрат, потом вице-король Евгений и, не решаясь мешать думать императору, молча встали рядом.

– Если русские хотят сражаться, – негромко заговорил император, ни к кому конкретно не обращаясь, уверенный, что каждое его слово будет услышано, – для нас это большое счастье. Мы накануне больших событий, господа. Посмотрим, как они поведут себя на рассвете. Почему они так долго избегают сражения? Судя по арьергардным боям, русские умеют драться. Им не откажешь в стойкости и отваге…