Михаил Туруновский - Записки военного врача

Михаил ощутил неприятную влагу, отсыревшей от пота подушки, и рукой провёл по измятой простыне.

– Мама?! Это ты?! – непонимающе уставился он на женщину, – Что ты тут делаешь? Ведь ты же…. Хотя, да…. Конечно…. Скажи мне, почему он не звонит? Почему…?

– Мишенька успокойся, пожалуйста! Что не звонит? Что? Это дурной сон, и только. Успокойся, ради Бога.

Голос матери звучал нежно и тихо. Михаил сначала приподнялся на локтях, а затем правой рукой обхватил своё горло.

– Что такое? Тебе не хорошо? – забеспокоилась мать.

– Да, пожалуй. Какая-то странная дурнота подкатила к горлу. У меня всегда… У меня всегда так бывает, когда снятся эти проклятые сны, – тяжело переводя дыхание, попытался объяснить он своё необычное состояние.

Свечи на широком медном подсвечнике, осветили крупные черты лица пожилого бородатого мужчины. Он тоже приблизился к кровати, и приложил широкую мягкую ладонь к его лбу.

– Жара, кажется, нет. Что, сын? Опять ночные видения? – произнёс он спокойным уверенным голосом.

– Отец?! И ты?! Ты тоже здесь? Разве это возможно? – удивился Михаил.

Комната постепенно стала наполняться мерцающим светом и запахом парафиновых свечей. И вот уже, словно ангелы, в белых ночных сорочках, старшие сёстры, Клавдия, Анна, Лиза и младшая Мария, накинув платки на плечи, озабоченно выстроились за спиной отца.

Самый младший в семье брат Василий уселся на краю постели со своим любимым клоуном в руках. Хлопая, спросонок глазками, малыш тоже наблюдал этот, внезапно разыгравшийся, театр ночных теней. Ещё дальше, в глубине дверного проёма, с одинокой свечой в руке, уже ждала распоряжений скромная худощавая девушка Нюра.

– Андрюша, нужно идти к Ивану Егоровичу, – глядя в глаза мужу, озабоченно произнесла мать Анна Петровна, не смотря на возраст, всё ещё статная и красивая женщина.

– Да. Пожалуй, – протянул задумчиво в ответ отец, – Пожалуй, ты права. Дальше тянуть не стоит.

Отец медленно провёл рукой по своей плотной окладистой бороде. Ещё немного о чём-то подумал, и добавил.

– Что ж. Раз другого выхода нет, значит нужно идти к врачу. А пока всем спать, спать, – обратился он к детям, жестом возвращая всех в свои кровати.

Отец ещё раз потрогал лоб Михаила, который, кажется уже начал приходить в себя. Затем ласково погладил сына по его кудрявым волосам, – Спи, Миша! Спи! Не бойся ничего. Это дурной сон. Всё пройдёт. Пройдёт. Спи, сын! Спи!

Ещё некоторое время, будто вдалеке, Михаил слышал беспокойный голос матери и, абсолютно уверенный, баритон отца.

– С ним определённо что-то происходит, – продолжала взволнованная Анна Петровна, – это уже не в первый раз!

– Успокойся, Аннушка. Завтра же свезу его к Ивану Егоровичу. Ты ведь знаешь. Корсаков умница! Лучшего врача во всём уезде не сыскать! Он непременно разберётся во всём. А пока давай спать. Утро вечера мудренее. Да, и на службу теперь уже скоро вставать.

Последняя фраза отца прозвучала уже совсем еле слышно, и Михаил, наконец, ощутил покой и растворился в таком желанном небытии глубокого сна.

Череду его странных, словно возникших друг в друге, сновидений, уже под утро, прервал бесцеремонный стук в дверь, и торопливые шаги домработницы, послышавшиеся следом. Михаил нехотя приоткрыл глаза.

– Нюра! Который час? – окликнул он домработницу.

Однако женщина не откликнулась. Её голос быстро смешался с незнакомыми мужскими голосами. Затем снова раздались торопливые шаги и осторожный стук в дверь кабинета.

– Михал Андреич! Просыпайтесь! Там пришли…

Однако договорить она не успела.

– Нюра! Какого чёрта! – прервал её Михаил, – Все знают, что я больше не практикую! Всё! Проси их уйти, не медля! – тоном крайнего раздражения крикнул Михаил, и с головой накрылся колючим пледом.

Однако вскоре послышались тяжёлые мужские шаги, и кто-то бесцеремонно распахнул дверь кабинета, а затем громко скомандовал.

– Вставайте, вставайте, доктор! Хватит дурака валять! Мы за вами! Одевайтесь!

Михаил откинул плед и в скудном свете раннего утра с трудом разглядел низкорослого мужчину в затёртой кожаной куртке, и такой же кожаной фуражке.

– Вы кто? Что вам нужно? – раздражённо повторил Михаил, – Я ведь ясно, кажется, выразился?! Сказано вам! Я больше не практикую! Нет больше врача по фамилии Московский! Нет! Исчез! Умер, если хотите! Подите прочь! Я спать хочу.

– Но, но, но! – угрожающим тоном протянул в ответ незнакомец, – Помереть вы у нас завсегда успеете! Когда мы захотим, вот тогда и помрёте. А пока, хватит паясничать, доктор! Мы из ВЧК! Шутки у нас плохи. Надеюсь, слышали про нас. Поэтому быстро оделись и вышли! Ждать мы не любим!

Чекист бегло оглядел кабинет. Затем немного задержался в дверях и, как бы подгоняя, похлопал ладонью по дверному косяку. «Инструменты можете с собой не брать» – добавил он и, наконец, вышел.

Те несколько минут, что Михаил потратил на сборы, показались ему вечностью. Мысли путались, перебивая друг друга.

– Почему не брать инструмент? Что за чёрт? Это что? Расстрел? За что на сей раз? Хотя за ними не станет. Им даже повод не нужен. Пустят в расход, не задумываясь. Тогда почему в такую рань? Чтобы не видели соседи? Так ведь всё равно скоро узнают. Нет. Тут что-то не то…

На выходе из дома Михаила ожидала пролётка с кучером, одетым в затёртую солдатскую шинель и тот самый чекист в кожанке, чьё лицо с очень мелкими чертами он сумел разглядеть лишь теперь. Его такие же мелкие, глубоко посаженные глаза, словно две нацеленные на него бойницы, казалось, замерли в ожидании смертоносной команды «Пли!».

Сотни, тысячи, десятки тысяч подобных глаз вдруг появились тогда, словно ниоткуда, и наполнили толпу жаждущих дележа и расправы. Множество раз встречал он именно эти глаза там, где замышлялось и творилось зло. Поначалу эти обжигающие взгляды пугали Михаила своей откровенной ненавистью. Но спустя некоторое время, он почти научился ставить перед ними невидимый барьер, выстроенный из хладнокровия и самообладания, а так же пренебрежения к смерти, которую они открыто предвосхищали.

Разглядывая представителя новой, безграничной над людьми власти, Московский вдруг поймал себя на мысли, что почти перестал различать между собой эти изуродованные страшными гримасами лица. Похожие друг на друга в своей неудержимой ненависти ко всему, чем так дорожил Михаил, они обезличились в итоге настолько, что перестали для него существовать в качестве обособленных личностей. Лишь маски, безобразные уродливые маски вместо человеческих лиц. И вот сегодня обладатель одной из них снова пожаловал к нему. Но для чего теперь?

Только когда повозка тронулась с места и пришла в движение Московский, не поворачиваясь в сторону отвратительного ему во всех смыслах соседа, угрюмо спросил.