Александр Вендеров - Повести из захолустья

– Витя, а ты что-нибудь о деде Матвее знаешь?

– Почти ничего: я ведь его не застал.

– Моя бабушка с его женой дружила, с бабой Аллой. У них было четверо детей. Трое нормальные, а младший, Павел, был юродивым.

– Как это – юродивым? – не понял Витя.

– Умственно отсталым. Конечно, церковь по-другому определяет юродство как явление, но так у нас в деревне его называли. Паша юродивый, мол, пошёл.

– Мне мама говорила, что был у нас такой. И что у него любимое выражение было «селёдка тухлая».

– Причём он не все буквы выговаривал, и вместо «селёдка» говорил «телёдка тухлая». А ещё «падла тухлая», «рыбка яра», «чёрт коряга» и «хток маяйткий». Это он так на отца ругался.

– Почему ругался на отца?

– А тот его обижал, особенно как напьётся. Дурак, полоумный и всё в таком духе. А он хоть и с отклонениями, а всё равно живой человек. А, вот ещё вспомнила его фразу «шпроты занюханные японские». Он думал, что «японский» – это ругательство.

– А давно он умер?

– В девяносто восьмом от цирроза. Ему тридцать пять лет было. И ведь совсем не пил!

– Почему же тогда цирроз?

– Думаю, что образ их питания. Всё время держали скотину. И как свинью или овцу зарежут, сразу принимались есть жирное мясо, да помногу. А печень такого не любит. И ты знаешь, Паша несчастным человеком был. Дома отец унижает, да и мы, дети, над ним смеялись. Дети – они ведь жестокие, не понимают. Сейчас мне стыдно за те детские шалости.

С гнезда на земле взлетела вспугнутая птица, и её разглядеть не удалось. Алеся и Витя подошли к гнезду – в нём лежали четыре яйца размером с куриные, но в крапинку.

– Давай отойдём, а то птица может не вернуться, – сказал Витя.

Шли через посадку дальше. Вот блиндажи времён войны, уже сильно заросшие за прошедшие десятилетия, но ещё хорошо различимые. А здесь кабаны лежали и выкапывали из земли съедобные корешки. Витя спросил:

– А ты Юру Стаса помнишь?

Конечно, Алеся помнила Юру Стаса. Это легендарная личность в Сулидах. Он тоже юродивый, но если Паша Тарасов часто бывал злым, агрессивным, то Юра Стас добрый и всегда на позитиве. Вот только говорить он почти не мог – лишь некоторые слова произносил, да и то невнятно. И всегда волновался, когда по дороге ехал автомобиль. Кричит, бывало, «махына, махына» и отгоняет с проезжей части играющих детей. Может быть, в молодые годы видел, как кто-то под машину попал? И такое возможно, только теперь точно уже никто не скажет.

– Юра Стас жив? Много лет его не видела.

– Жив, но его парализовало совсем. Лежит в памперсах и совсем не говорит.

– А с кем он живёт?

– Со своей сестрой, а на зиму они в Ярцево уезжают, у них там квартира. Сейчас они уже приехали в деревню.

– Ты его видел в этом году?

– Я не видел, а мой брат Степан к Юре в гости ходил. Они ведь хорошо общались. Говорил, что узнать-то он его узнал, это по глазам было видно, но сказать ничего не смог.

Вышли из посадки на поляну. После темноты рукотворного ельника особенно ярко бросилась в глаза залитая солнцем весенняя, ещё изумрудно-зелёная трава. Западный конец поляны выше, и там Семёнов построил одну из двух своих ферм – ту самую, на которой Андрей-десантник хочет гусей разводить. А восточный конец, тот, который ниже, примыкает к рамешковской плотине. Вот и водоём для гусей!

– Смотри, Алеся, десантник на ферму рабочих привёз. Что-то делать начали. И Денис там сегодня калымит.

– Денис вообще молодец! Всюду заработок себе найдёт. И с головой парень, и с руками.

– Хитрый только. Бывает, есть калым, я свободен, а меня не позовёт.

– Не без этого. А я сейчас вообще о другом подумала: был Андрей десантником, а становится гусятником!

– А он и платную рыбалку хотел на этой плотине сделать. Вот только клиентов откуда брать здесь? Ведь что Рамешки, что Сулиды в турлах находятся.

Плотина в Рамешках метров триста в длину. Когда проходили по земляной насыпи, увидели в середине водоёма голову какого-то животного – то ли бобра, то ли выдры. Вот и проснулась природа! Людям нынче тревожно – это да, а биосфера без людей отдыхает. Тут, в глуши, конечно, никто не изолируется, а в городах это заметно хорошо. Алеся вспомнила, как в 1996 году плотину то ли взорвали, то ли раскопали браконьеры, и пока вода выходила из водоёма, растянули сети и ловили рыбу. После этакой варварской акции лет десять здесь вместо полноводного пруда была маленькая зловонная лужа. Потом уж запрудили снова. Витя этой истории не знал, и Алеся была первой, от кого он об этом услышал.

Рамешки – историческая родина Алеси. Бабушка Вера и дедушка Иван, родители мамы, сюда приехали из Юрович в середине прошлого века, а родители отца и их родители, деды и прадеды родом именно из этой деревни. Многие поколения предков жили здесь. Да и Юровичи, хоть и в соседней стране, а вот же они, рядом. Отсюда всего одиннадцать километров. Алеся поймала себя на мысли, что, прожив почти месяц на родине, ни разу не побывала на кладбище. Нехорошо это. Надо съездить завтра.

Витя и Алеся входили в Рамешки с юга. Дорога представляла собой просёлок, наезженный машинами и квадроциклами рыбаков, которые едут на плотину. Весна была хотя и ранней, но затяжной, и теперь, в конце апреля, по обе стороны от дороги была видна только прошлогодняя пожухлая трава, а новая вырасти ещё не успела. Да и нежарко сегодня. Только что светило солнце, а вот поди ж ты – небо затянуло свинцово-серыми облаками.

– Витя, а ты не знаешь, сколько жилых домов в Рамешках осталось? В которых зимуют.

– Пять, если не ошибаюсь. Три здесь, на Больших Рамешках, и ещё два на Заречине.

– Надо же, Заречина… Вспомнила это название. Это там, по ту сторону ручья, что в плотину впадает, – Алеся показала рукой. – А остальные дома?

– Некоторые совсем брошенные, но больше таких, что в них на лето дачники приезжают.

– А сейчас дачников, видать, много, как и в Сулидах. От короны в деревни эвакуировались.

У дороги стояли две огромные раскидистые липы. Стволы ещё совсем чёрные, даже почек не видно. Этим липам никак не меньше двухсот лет – значит, они росли здесь во времена войны с Наполеоном. Алеся и думать о липах на околице Рамешек давно забыла бы, но всякий раз, когда она в книге читала описание могучих деревьев, в памяти всплывало именно это место.

Дорога, теперь уже грунтовая, шла в гору. На улице пока никого не встретили. А вот заброшенный магазин, и отсюда начинается асфальт. Кто же торговал в магазине и когда его закрыли? И память снова подсказала: продавщицей была баба Наташа Шурыгина. В девяносто первом году, когда в Рамешках асфальтировали дорогу, магазин ещё работал. Через год или через два, когда постоянных жителей в деревне стало совсем мало, его закрыли, и тогда сюда стала ездить автолавка.