Александр Брит - Когда запоют снегири

– О каком потомстве вы разговор ведете, где его взять-то, это самое потомство? – посетовала Евдокия таким тоном, будто говорила, к примеру, о том, что надо бы вот в хозяйство новую корову приобрести, да денег вовсе нет. – Да мне с вами и говорить-то об этом совестно, и от людей совестно становится, в деревне ведь, у всех на виду, живем, каждому ведь не станешь объяснять, что да почему, а сами, если догадаются, так это совсем уже срам несусветный получается.

– Что-то я в толк не возьму, какая уж такая сложность дитя сладить, само собой вроде, получаться должно, – теперь уже, попытался продлить беседу Степан.

– Вы у сына своего спросите, в чем сложность, как вернулся с этих клятых курсов, так и вовсе в мою сторону не смотрит. «Секселеонер семенной» одно слово, – сквозь слезы произнесла она, отшвырнув в сторону вилы, на которые опиралась во все время разговора, направилась в сторону крыльца дома, добавив при этом, – уйду я от него, к родителям уйду.

– Вот это да, – рассуждал ошарашенный Степан Павлович, – вот, хреновина-то, какая получается. Дожили, мать твою, теперь сраму, на всю округу, не оберешься. Как это? Чтобы молодая баба, собралась и ушла от здорового работящего мужика, да такого сраму, в сибирских деревнях не слыхивали, – распалял он себя, – это ж получается, что сын мой совсем уж никуда не годный. Ну и позор, намечается, засмеют ведь и ославят всю семью, нет, ни как нельзя такого допустить, – заключил он, в нетвердой надежде, каким-то образом повлиять на поведение Петра. Однако, разговор с сыном, ни к чему путному не привел. Более того, оба, затаили друг на дружку тяжелую обиду, которая только усилилась после того как Евдокия, все-таки, ушла к родителям. А еще более усугубилась, после безобразной, как казалось Степану, женитьбе сына на Александре.

– Батя, – послышался голос Якова, почти мгновенно после раздавшегося скрипа открывающейся входной двери, – пошли к Шурке, там беда какая-то приключилась, да ты где вообще. – Где-где, в бургунде, чего разорался? – Погреться не дадут, – бормотал, разнеженный долгим лежанием на печи, Степан, нехотя спускаясь, с теплого места. – Чего там такого страшного приключилось, что старого, больного человека с печи обязательно стаскивать нужно, в такую непогоду слякотную, ну, чего там стряслось?

– Да не понял я ничерта, вижу только, наши к ней почти всем гуртом побежали, и соседи, тоже вместе с ними ринулись. Дверь в избе вовсе распахнута, а оттуда рев идет несусветный, – дребезжащим голосом, не очень-то внятно, протараторил сын и с нескрываемым раздражением добавил, – да пойдем уже. Легко сказать, пойдем. Ноги не слушались, сердце, стремясь выскочить на свободу, уперлось в кадык, перекрывая потоки воздуха.

– Петро, Петро, Петро, – молотом барабанило в виски, когда, не замечая луж, напрямик, он мчался к избе, из которой и впрямь доносились разномастные причитания.

– Пришла беда, отворяй ворота, боже ж мой, – приговаривала Арина, обматывая при этом, белой холщовой тряпицей, стопу правой ноги Александры. Та, при этом, распластавшись поперек кровати и опершись плечами в стену, прижав к себе, рассматривающую, всех поочередно, большущими глазищами, Надю тихо постанывала, периодически задерживая дыхание на очень глубоком вдохе.

– Что случилось—то, – полушепотом спросил Степан у старшей дочери Ганы, стоявшей рядышком с заплаканным лицом, и покачивающейся головой, опертой подбородком на сложенные кулаки, из стороны в сторону. Ему показалось, что причина, общей, столь бурной реакции, не очень-то соответствовала степени самой реакции.

– Ой, пап, беда-то, какая, – всхлипнула Ганна, и бросилась к отцу на грудь, – Петю убили, в конце сентября еще, да вот из-за распутицы, только сегодня бумагу принес почтальон, прям на работу Шуре, на ток.

– Да где, бумага-то, что там написано? – глотая слова, вместе с ускользающим воздухом, осведомился Степан.

– У Мани, кажись, она только, что читала, Маня, иди сюда, – негромко подозвала она младшую сестру, – папке прочитай документ.

– Давай Маруся, читай документ. Только со всеми подробностями, все, что там прописано, ничего не пропуская, – наставлял отец младшую, самую грамотную, как ему казалось, из них всех, дочь. Он уповал на то, что, вдруг, в этом невзрачном клочке бумаги есть что-то, что оставит ему хоть какую-то надежду. Ведь всякое бывает, – думал он, – случаются иногда и хорошие сюрпризы. Почему бы, не случится ему именно в этот раз? Ну, просто ошибка, какая-то, быть может, вышла.

– Читаю, все подряд, – сквозь слезы начала Маруся, и в комнате воцарилась полная тишина. – Извещение. Ваш муж, Стриж Петр Степанович, проживающий по адресу, и наш адрес. Дальше, между строчек, под словом «ваш», нацарапано от руки, «солд», солдат, наверное. Теперь, печатню, – в бою за Социалистическую родину, верный, воинской присяге, проявил геройство и мужество. А тут, от руки; – пропал, б-вести в сентябре 1941г. И снова печатно; – похоронен, – тоненький девчачий голос предательски задрожал, что вызвало, всеобщий плачь.

– Цыц, дурры, – прикрикнул отец, – читай дочка дальше, до самого конца, рано реветь.

Маня, вновь, уставилась в документ, – настоящее извещение является документом, для исходатайствования пенсии по приказу НКО. Печать и подпись, военком такой-то. Все. В комнате вновь стало абсолютно тихо, лишь Александра, безвольно скатив по стенке, голову к левому плечу, едва слышно постанывала. Все ожидали, что же скажет Степан Павлович.

– Ну и что вы реки соленые распустили, где тут написано, что погиб Петро, кто-то из вас, как будто бы, видел настоящую похоронку, – с горячностью, отчитывал он родню.

– Как не видеть-то, я видела, и сама читала тетке Прасковье, неделю тому назад, – вставила Арина, – так, точно такая же бумажка пришла, что дядька Григорий ее погиб, и что проявил себя, и, что похоронен, и, что для назначения пенсии.

– Мать твою, – одернул ее отец, – что ты путаешь, кислое, с пресным, там погиб, а тут, пропал без вести. Чуешь разницу, ну и вправду, бестолочи и есть.

– Док, пропал же, и написано, что он похоронен, – давясь слезами, вставила Ганна. И ощутила себя, почему-то, такой виноватой, после этих, в общем-то, правильных слов. Казалось ей, что она, вдруг, стала совсем беззащитной и маленькой, такой же, как Надя, которая в этот момент, ковыряясь в носу, с еще большим интересом, рассматривала многочисленных родственников, и соседей.

– Не написано, а напечатано, понимаешь разницу? – прервал ее Степан, – видно командиры, яти их мать, по одним заготовленным бумажкам отписки строчат, где им там разбираться, народу столько пропадает, гибнет, да калечится. А Петро жив, даже не сомневайтесь, или в окружении, где-то мучается, а хуже этого, в плен к германцу попал, но не погиб, – заключил он. Но через мгновение продолжил, – у нас, в империалистическую войну, случай был. Значит, пропал, в оборонительном бою, вот так же солдат, толи Ненужный, толи Забытый, какая-то на подобии этого фамилия. Через неделю, ротный начальник сидит, на него рапорт сочиняет, для вышестоящих командиров, врет при этом, что рядовой Забытый, выполняя задание командира роты, по взятию «языка», пропал без вести. Не успел он записать эти последние слова, как в помещение, спотыкаясь, вваливается австрийский офицер. При довольно высоких погонах, как помнится, и с избитой в кровь мордой, а следом за ним, является и сам Забытый, с еще более красивой мордой. Командир опешил, а потом говорит, – ни хрена себе красавцы. Вы кто господа? Тьфу ты каналья, Забытый, ты ли, красавчик, а этот, как я понимаю, твой трофей. Во как изящно, получается, и исправлять ничего не нужно. Сейчас допишу всего лишь, – и геройски выполнил задание. Прошу наградить. Вот как бывает, так, чтобы я, не видел ни слезинки, и тем паче, разных причитаний по живому человеку, – закончил он свое, как ему казалось убедительное выступление.