Аскольд Герсо - Графиня поневоле

С бароном не заговаривали, но оставалась баронесса. И вот её-то и решил расспросить при случае Александр. Как ему удалось выяснить, баронесса не прочь флиртовать с состоятельными господами. Апраксин большой поклонник искусства, знаток театральных премьер, своими манерами способен увлечь даже самую серьёзную матрону, в жизни не помышлявшей о флирте, не говоря уже об адюльтере, оказался перед выбором. Его манера с одинаковой лёгкостью рассуждать о вещах будь то серьёзных или ничего не стоящих, причём приводя достоверные и убедительные сведения, никого не оставляла равнодушным, оказывавшихся поблизости. Необходимость выведать тайну не оставила ни одного шанса, чтобы избежать флирта.

К его вящему удовольствию, дама не считала флирт чем-то достойным осуждения и легко увлеклась благородным господином. Выходы в свет, где блистал её спутник остроумием и начитанностью, свободно переходивший с русского на французский, с него на испанский возносили Александра в фантазиях дамы едва ли не на небеса.

Она готова была боготворить его, не ведая истинных намерений графа. Испытывал ли Александр по отношению к ней какие-то чувства, трудно что-либо сказать. Заинтересованность несомненно присутствовала, в противном случае он едва ли стал бы удостаивать её своим вниманием в течение продолжительного времени, даже после того, как стал обладателем портрета.

Ему с лихвой хватило нескольких встреч с дамой, чтобы в подробностях выведать, как личность девушки, так и отдельные подробности создания картины, с которой и есть копия, увиденная Апраксиным. Но о том, где находится сама картина, она ничего определённого не могла сказать по той простой причине, что не была посвящена в эти детали, но и того, что он сумел узнать, было достаточно.

Его не картина интересует, что также могла представлять интерес в иной ситуации, но в данной – была дама, позировавшая для портрета. Дело оставалось за малым: заполучить миниатюру, вот здесь и появлялось главное препятствие, баронесса ни под каким предлогом не соглашалась расставаться с ней. Она приводила мыслимые и немыслимые доводы, но только оставить её у себя. Да только помимо баронессы ещё есть барон, должник Апраксина.

Миниатюру с изображением зазнобы, он под каким-либо предлогом вполне выпросит, иначе и быть не может, барон-то по старой памяти ещё должен ему остался. Не войди в положение барона в то время, тот вполне оказался бы где-нибудь в Сибири. Только лишь покровительство Апраксина, имеющего некоторое влияние в канцелярии, позволило остаться в столице и ничего не лишиться. Если не удалось провернуть дельце с баронессой, остаётся супруг. Возвращать долг граф не спешил, ждал более удачного случая, который нынче, как раз и наступил.

«Тот же Ефремушка, коль отправлю его, он же должен представление иметь, кого красть? А не то, не ровен час, привезёт какую ни есть страхолюдину», – граф думал и прикидывал, как наиболее лучшим образом поступить. Но повод представился совсем скоро. На играх барон, увлёкшись ставками, частое явление среди игроков, сам не заметил, как проиграл значительную сумму, каковой не располагал и едва ли мог заполучить в ближайшее время. Вот и второй повод и теперь барону никак не удастся отвертеться.

То был тот самый случай, наступления которого он ждал, и Апраксин решил идти ва-банк, отсудив барону нужную сумму, спасая от позора. Барон не знал, как отблагодарить Александра за вовремя оказанную помощь. Для графа не столь большие деньги, но возвращение карточного долга во все времена считалось превыше всего и именно на это и рассчитывал Апраксин. И вот наступил тот момент, когда можно затребовать возвращение долга. Начнёт юлить – можно и про старый должок напомнить.

И было бы большим грехом, а уж каким упущением, не воспользоваться представившейся возможностью, учитывая, что барон не очень-то любил расставаться с деньгами. До последнего тянул с возвратом, надеясь, что забудут или простят по доброте душевной, но, если никак не получалось по-другому, с огромным нежеланием возвращал, при этом сумму пересчитывал не один раз.

Граф же ему предложит вернуть не звонкой монетой, а простенькой, можно сказать, не требующей приложения особых усилий или затрат пустяковой услугой, чему неимоверно обрадуется старый скупердяй. От этой мысли и на сердце у графа отлегло, одна задача, почитай, решена.

Не откладывая дело в долгий ящик, в следующий же месяц, граф напросился в гости к барону и, хотя тот и пообещал принять, но не назвал времени, Апраксин потирал довольно руки. Влюблён ли он в девушку с миниатюры? Испытывает ли к ней какие чувства или это очередная блажь, в этом он пока даже себе не смел признаваться. Но признаться, что-то да она задела в его сердце. Память ли о бывшей супруге, с которой имела сходство или что другое?

А как к нему отнесётся похищенная невеста? Относительно этого, он как-то был спокоен, первую-то тоже когда-то выкрал, а сколько лет прожили душа в душу, и супруга ни намёком не упрекнула его в похищении. По своей воле, кто разберёт: пошла бы за него или не пошла, а он выбора уже не оставил.

Как и в прочих других случаях, с собой он прихватил Ефремушку, направляясь в гости к барону с визитом. С ним как-то спокойнее и сподручнее было ездить по ночным улицам, где не ровен час, нарваться можно на лиходеев, которым вообще наплевать граф ты или простолюдин, главное, чтобы мошна была полной звонких серебряных монет. Ефремушке же, таких бродяг раскидать, раз плюнуть, глазом моргнуть не успеешь.

Да и не пристало дворянину схватываться с уличной босотой, принижая себя. Со шпагой в руке против равного – он готов любое время, а Ефремушке что? Ему что дворянина уложить, что кого другого – разбираться не станет. Но до сих пор его эта напасть обходила стороной, но ведь раз на раз не приходится, конь о четырёх ногах, и то, бывает, спотыкается.

Приехав к барону, Апраксин оставил Ефремушку в людской, а сам направился в апартаменты, как он выразился, для душевных переговоров, но Ефремушка знал, что за переговоры предстоят барину и уверен был, что граф своё вытянет: не мытьём, так катаньем.

Безропотно подчинившись хозяйскому наказу, он пошёл к домишку, располагавшемуся в глубине двора, то бишь, в людскую, где обитала прислуга дворовая, картишками ли перекинуться или поговорить за жизнь, в чём он тоже не уступал иным краснобаям своей речистостью. Разумеется, если требовалось молчать, он мог часами сидеть каким-нибудь языческим истуканом, не проронив ни слова и, только моргая своими хитрыми глазёнками.

– Доброго Вам, здоровьица, люди, – сказал он, пройдя в помещение, пропитанное дымом от махорки, да и в настоящую минуту тоже нещадно чадили. Дым в комнате стоял, хоть топор вешай или, как говорят в таких случаях, хоть святых выноси. От двери с двух сторон, оставляя небольшой проход, стояли топчаны, возле окна стол, сколоченный из грубо обработанных досок с нехитрыми пожитками. – Дому сему владыке мир и многие лета…