Александр Черенов - Брежнев: «Стальные кулаки в бархатных перчатках». Книга первая

– Может быть, Вам не нравится и линия партии на обеспечение кормами животноводства?

И тут, словно чёрт дёрнул Подгорного. Нет бы промолчать! Да и сказал-то всего очередной дифирамб! Без задней мысли!

– Ну, это, прежде всего – Ваша линия, Никита Сергеевич. Вам принадлежит основная заслуга в культивировании столь ценной кормовой культуры, как кукуруза.

Стерпеть такое было выше сил Хрущёва! Четыре оскорбительных выпада за несколько секунд: «Ваша линия», «основная заслуга», «культивирование», «ценная кормовая культура»! В каждом слове Хрущёву чудился издевательский намёк.

И буря, разумеется, «не задержалась в пути». Никита Сергеевич орал – в том числе и матом – что он действительно вынужден брать на себя всю ответственность, потому, что один только он и работает. А все остальные – бездельники и тунеядцы! А Подгорный идёт неверной тропой охальников, вроде Брежнева и Игнатова!

Под конец истерического монолога, Никита Сергеевич, обдав Николая Викторовича изрядной порцией слюны, недвусмысленно предрёк будущее:

– С одним я разделался – разделаюсь, придёт время, и с другим…

В отличие от катренов Нострадамуса, этому предсказанию можно было верить. Всего двумя годами раньше Игнатов не только не был избран в Президиум ЦК, но и оказался перемещён с поста секретаря ЦК на скромный, ничего не значащий, де-факто церемониальный пост Председателя Президиума Верховного Совета РСФСР. А ведь какие у него были амбиции! Какие планы!

Быстренько вспомянув прошлое, Николай Викторович честно облился потом, и начал отступать к двери. Уже в спину он получил от Хрущёва «на дорожку»:

– Кукуруза тут ни при чём! Всё дело – в людях, в структуре! Надо будет заняться структурой! Ох, надо! Совсем распустились! Распоясались!

«Заниматься структурой» было любимым делом Никиты Сергеевича – неважно, о какого рода «структуре» шла речь…

– Ну, что, Леонид Ильич: не передумал?

Вопрос прозвучал настолько двусмысленно – и в то же время настолько однозначно, что Брежнев усмехнулся. Но формулировка не была следствием косноязычия Подгорного: сказал то, что думал, и то, что хотел сказать. Николай Викторович, хоть и был известным грубияном, мог выразить собственные мысли не только в нецензурной форме.

– Да нет, не передумал. Место встречи изменить нельзя.

– Ну, тогда до встречи, Леонид Ильич! На «месте встречи»…

И вновь Брежнев не спешил «раскрываться». Уже освежевали добытого кабана, уже расписали его по кускам всем знакомым: была у Леонида Ильича такая «хлебосольная» привычка – а он всё не начинал разговора «по существу». Николай Викторович с досады «хватил» вторую рюмку – и даже не закусил. Но, даже не закусив, он даже не поморщился: sic!

– Ты сегодня – как встрёпанный воробей. Что случилось, Николай?

Сократив обращение до имени, Брежнев первым сделал шаг навстречу. Это уже было что-то – и Подгорный не только не стал возражать, но и «шагнул» сам.

– Ох, Леонид, и не спрашивай…

И хоть персональные обращения ещё не дошли до уменьшительно-ласкательной формы, «процесс сближения пошёл». И – «семимильными шагами» – пусть и незримо для непосвящённых.

– Никита?

Леонид Ильич был мастером по выходу на суть одним словом: опыт. Мгновенно порозовев лысиной, Подгорный мрачно сверкнул, казалось бы, давно не сверкающим глазом.

– Совсем зарвался Хрущ… С говном бы меня сожрал…

Брежнев усмехнулся. Тонко. Одними глазами, даже не тронув губ.

– Кукуруза?

Лаконизм не изменял Леониду Ильичу, а он – лаконизму.

– И пшеница – тоже…

Николай Викторович также не спешил прибегать к развёрнутым ответам. Чувствовалось, что даже сейчас, по прошествии дней, он остро переживал собственное унижение. Хотя, казалось бы, давно пора и привыкнуть: чай, не впервые. Да и чиновник – такое дело: и барин, и холоп – «в одном наборе». Ни другого образа, ни другого содержания нет – и вряд ли будет.

– Ну, ничего… Коля…

Леонид Ильич последним шагом «перемахнул» расстояние, отделявшее их друг друга.

– … перемелется. С Никиты, что возьмёшь? Хрущ – он и есть Хрущ!

Явно не играя, Николай Викторович горестно махнул венчиком седых волос вокруг лысины.

– Да, знаешь, Лёня…

Наконец, стороны подобрались «к Рубикону»: все формальности на пути «неформального объяснения» были уже устранены.

– … сколько же можно терпеть: надоело. А этому – конца и края не видно. И главное, чем дальше в лес, тем больше дров! И, ладно, если бы он ломал их только из дел – так ведь и до нас уже добрался! И вообще…

Подгорный махнул рукой. Даже в огорчении он мог быть вполне доволен собой: сказал всё, не сказав ничего. И имени «тирана» не упомянул ни разу: обошёлся аллегориями и поговорками.

Леонид Ильич оценил это – пусть и одним лишь уважительным взглядом. Но, тем не менее, постарался тут же «уточнить» позицию собеседника. Потому что закреплять надо даже скромные результаты.

– Ты хочешь сказать, что Хрущ зарвался? Я правильно тебя понял?

Николай Викторович понял, что «переправа через Рубикон» началась. «Оставаться на этом берегу» он уже не мог. Да и не хотел.

– Ты правильно меня понял: зарвался. И его надо призвать к ответу.

Не ограничившись признанием «в костёр», он вдруг прямо взглянул на собеседника. Даже отблески пламени, скакавшие по лицу Брежнева, не смогли задрапировать сосредоточенного взгляда Леонида Ильича: и, отдыхая у костра, он работал. И не только с Подгорным, но и по нему. К чести обоих, ни тот, ни другой не отвели взгляда: sapienti sat. Умному – достаточно.

– Я рад, что мы с тобой поговорили откровенно.

Брежнев с чувством подержался за руку Подгорного: следовало поощрить открытость вчерашнего недруга и соперника.

– И полностью согласен с тобой: Хруща надо призвать к ответу. Пора. Давно уже пора.

– Форма?

Разговор пошёл по нарастающей. И это был уже конкретный разговор. Прав Екклесиаст: «время молчать – и время говорить».

Брежнев двинул плечом. Не в порядке демонстрации уклончивости: иллюстрируя раздумье.

– Пленум. К более точному ответу я пока не готов. Но в одном убеждён твёрдо: вопрос надо будет решать на Пленуме. Только Пленум сможет призвать Хруща к ответу. Только он сможет с него «снять стружку». Но Пленум надо готовить, Коля.

Леонид Ильич «нырнул» в глаза Подгорному. Более того: «залез в них с ногами». Но – странное дело: тот и не сопротивлялся. Напротив: «ещё шире распахнул двери». Не ограничившись взглядом, он утвердительно качнул головой и тем, что на ней осталось.

Оба понимали то, что «осталось за скобками». Поэтому лишняя откровенность не требовалась. Её квалифицированно замещал опыт недавнего прошлого. Шесть лет тому назад большинство Президиума – а в это большинство входили авторитетнейшие люди: Молотов, Маленков, Каганович, Булганин, Ворошилов, Шепилов, Сабуров, Первухин – решило «попросить товарища». Оснований для этого уже тогда было более чем достаточно. Только «непроходимый» тупица мог думать о том, что основным мотивом их намерений было желание «повернуть ход истории вспять».