Сергей Соколов - Грозный. Первый настоящий император Руси

– Это и был Епанча, государь, – вышел первым из оцепенения Андрей Курбский.

– Я хочу их увидеть. Коня! – скомандовал на удивление бодрым голосом Иван. В окружении охраны вместе с Курбским царь подъехал к месту гибели. Но долго всматриваться в куски еще только что живых и вполне здоровых людей не пришлось. Лежащие вперемешку раздробленные головы, разрубленные торсы и отсеченные руки микулинских стрельцов и татар хана Шах-али, который на Москве откликался и на Шигалея, заметала поземка. Поднялся сильнейший северный ветер, и явно похолодало. Подтаявший снег покрывался коркой и переставал липнуть.

– Всех похоронить по-христиански, когда станет возможно, поставить часовню! – сказал Иван как бы в никуда, но тот, кому было положено из свиты, эту команду услышал и быстро закивал головой.

День завершился невесело. Ужинать вместе со своей «избранной радой» Иван не пожелал, уединился в походной церкви. Стоя на коленях у образа святого Георгия, царь думал. Умом он понимал, что этот, четвертый за двадцать с небольшим лет, поход русского войска против Казани опять закончился неудачей. Но принять это поражение не мог. Он Богом избран для величия Руси. Он должен сделать больше, чем его дед Иван.

Казанские татары сильнее? Нет. Умнее? Нет, скорее, изворотливее, проворнее. Сложный, ох, какой сложный этот край, где Волга с Камой сходится. Тут не выйдешь, как рыцарь, лоб в лоб на поединок. Военачальник карача Ширин силен, да и на сражение прямое не выходит, еще этот Епанча круги наматывает. Чуваши, марийцы и черемисы вроде как за маленького хана, но вроде как и за себя. Ногайцы свою политику гнут: могут дать хану войска, а подумают – и не дадут. Крымцы сильны, это главная опасность. И интерес у них тут на Волге кровный. Зайдут с юга, пока мы Казань осаждаем, или не зайдут?

– Вразуми, господи Иисусе! Дай ключик к этому делу!

Но Иисус, Дева Мария и Георгий Победоносец пока молчали, глядя мудро на молодого государя с походного иконостаса.

С мыслями своими тяжелыми Иван забрался на высокое кресло-лежанку и так, полусидя, задремал. Тусклым источником света в шатровой спальне его была лишь лампада. Вдруг раздался осторожный голос постельничего Игнатия Вешнякова:

– Батюшка государь, чаю, не спишь, родненький?

– Чего тебе, друг милый? Зайди и говори!

– Прости за беспокойство. Ближняя застава задержала казаночку, которая непонятно как прошла все посты. С поклоном обращается, говорит по-русски хорошо. Слово к царю, говорит, имею. Чо бывает за такое слово, если пустым окажется, разъяснили. Обыскана, безоружна. Чо с ней делать, поряди, батюшка?!

– Казаночка… Пусти сюда.

Через несколько мгновений в комнату вошли два стража, за ними девушка лет двадцати, за ними еще два стража и Игнатий. Круглолицая гостья, больше похожая на донскую казачку, чем на дочь ханской Казани, обладала умными черными глазами. Волосы ее были забраны в одну толстую косу, переплетенную золотыми нитями. Из-под длинных рукавов синего платья, совершенно не дававшего представления о фигуре, были немного видны полненькие пальчики. Девушка явно нервничала, поэтому говорила старательно четко и даже немного заносчиво.

– Слово к тебе имею от царицы моей, царь Иоанн!

– А ты смелая, раз пришла сюда и рот раскрыла. Тебе сказали, что бывает с теми, чье слово пустым окажется? Живой в землю закапывают, – негромко проговорил Иван.

– О твоей смелости также наслышаны в землях наших, великий царь. Оставь меня с собой наедине, без людей твоих!

– Вон подите, – сказал Иван, уже с интересом глядя на татарку. Когда все вышли за полог, он выждал и повторил: – Все вон! Говори, казаночка. Как зовут тебя? Что расскажешь страннику, чем развлечешь?

– Зовут меня Динария. Что может рассказать простая девушка великому господину? Честь мне оказана пригласить тебя к царице моей! Она расскажет.

– Кто царица твоя и когда ждет убогого Ивашку? – сказал Иван по привычке с иронией и тут же понял, что теперь такое излишне.

– Сейчас, государь. Только сейчас ждет тебя Сююмбике.

– А что же раньше, засветло тебя не прислала царица? Я бы к ней нарядным выездом пожаловал?

– Раньше было рано, а потом будет поздно. Решайся, государь.

В жизни каждого мужчины бывают такие моменты, когда доводится совершить полное безрассудство с упованием только на везение. Совершишь и думаешь потом: первое – как хватило мозгов так собой рисковать? Второе – как так повезло, что, несмотря на предельную опасность, остался цел? И тем не менее мужчины обычно на такие авантюры идут, кто-то раз в жизни, кто-то не раз. Иначе, наверное, остановился бы ход развития человечества, и жизнь была бы пресной. Наступил такой момент безрассудства и у Ивана.

– Игнатий! – прокричал он. Постельничий тут же вбежал, видно, недалеко он выходил вон. – Одеваться! И Дине одежду отдай. И сам облакайся. Гулять идем!

– Батюшки! Государь, ты, что за дверью-то творится, видал? Пурга такая, что следов уже через мгновение нету. И морозненько! Куда в ночь-то?

– Вешняков, ты замолчишь сам или сразу язык вырвать? Лучше сразу, думаю, чтобы не болтал! – Постельничий виновато заулыбался, вроде что понял царскую шутку, но с этого момента не произнес ни звука и язык берег.

Вскоре с тыльной стороны царского шатра отодвинулся совершенно незаметный полог, и на ночной мороз вышли три фигуры, среди которых царская выделялась осанкой и ростом. Дремавший в закрытых санях царский возница всегда был готов к выезду, лошади были оседланы и менялись три раза в день, даже если царь никуда не ехал.

– Двигай по дороге к озеру, – сказал царь вознице, и тот тронул. Проехав одну за другой три заставы, кони вынесли санный возок на ледяной простор озера Кабан и остановились. К саням русского царя приблизился другой санный экипаж, запряженный четверкой лошадей, масть которых в темноте и пурге было не разглядеть.

– На рассвете быть тут с десятком рынд! – приказал Иван, вместе с Динарией пересел в чужие сани и скрылся в снежной ночи.

Сани ходко шли по ровному льду, внутри было тепло. Предусмотрена была даже печечка, которая делала нехолодными сиденья и отдавала тепло ногам путников. Динария молчала, опустив глаза. Иван про себя рассуждал. Еще утром собственная персона и жизнь казались ему никчемными. Наверное, даже если бы прекратилась жизнь в этот момент отчаяния, капризного приступа, он бы не пожалел. Как совсем не пожалел он тех стрельцов Микулинского полка, которые сейчас порубленные лежат и стынут на Арском поле. Если бы не его повеление, они сейчас в землянках да вокруг костров бы дремали, живые. А вот сейчас настроение переменилось, и жизнь его, великого государя, была важнейшей ценностью. И земля Российская, Богом данная ему в правление, уже казалась ему не волчьим углом, а благословенной державой, которую он будет лелеять, защищать и преумножать. Будет, если жизнь его не прервется в следующее мгновение. Нет, нужны все-таки авантюрные опасности, чтобы жизнь приобрела вкус и ценность.