Евгений Кулькин - Обручник. Книга третья. Изгой

Лука же более всего был удивлен тому, что эту весть воспринял с обреченным спокойствием, как приговор, которого давно ждал, распрощался со всеми, с кем посчитал нужным, и отслужил последний – в Монастырском – молебен.

Его провожали с тем неподдельным сожалением, которое так и не могли запечатлеть ни один из художников мира.

И именно об этом подумал Лука в последнюю минуту, поскольку в нем так и умер живописец.

Шел снег.

Вернее, реял.

Этак лениво ложился на все, что простиралось на тот час под небом.

Бабы плакали,

Мужики стояли, понурясь.

И все – крестились.

Уезжал тот, кто явил этому краю невиданное – соединение в одном образе чистоту, полного высочайшего знания и непревзойденный опыт.

Эти три кита.

А попросту – троицу.

И епископ отлично знал, что сюда, в Монастырское, съехались верующие почти со всего Туруханского края. Они привезли свою любовь, которая не была насильственно внедрена в их сердца и души.

Подогнали крытый возок, который специально соорудили для епископа.

Ямщик – крепкий кудрявый парень – взобрался на козлы.

Снег на минуту перестал, и кособоко, но выглянуло солнце.

И кажется, именно оно свергло всех на колени.

Тронулись.

Подъехали к Енисею.

Льды торосились на нем так, что становилось ясно: дорога по реке заказана безусловно.

Саднила нога.

Собственно, она и была причиной выезда в Красноярск.

Эта небольшая язвочка с варикозными признаками на голени.

И в Красноярске конечно же испугались, как бы такая незначительность не довела до скандала. Достаточно того бунта, который вернул епископа с Ледовитого океана.

Возок, переваливаясь с боку на бок, передвигался не очень быстро, но удалялся.

И тогда один из стоящих на берегу сказал:

– Ну уехал хороший врач, ну неплохой человек, однако зачем ему весь возок-то коврами украшать? Будь жив Иисус Христос, он бы этого не одобрил.

И кто-то залепил говорившему оплеуху, на что тот сказал:

– Пока тобой правит эгоизм, любая вера не для тебя.

Он огорбатился, ожидая новой оплеухи.

Но ее не последовало.

Благодушие этот короткий гнев ввело в свои берега.

Грех признаться, но говорившим был тот самый Керим, артист, кореш Фрикиша, который был послан сюда, чтобы в том числе пошатнуть авторитет святителя.

А сам же Лука, пытаясь приноровиться внутри возка хоть к какой-то устойчивости, ибо его то и дело валило с одного на другой бок, размышлял о чуде, о каком рассказал ему священник церкви, где он отслужил последний молебен.

А случилось вот что.

После окончания литургии, тот священник со старостой прошли по церкви и погасили все горевшие на ту минуту свечи.

Храм погрузился во мрак.

А когда он вернулся в церковь за крестом, приготованным для перевода святителя, одна из свечей в паникадиле сама по себе вспыхнула, погорела какое-то время и погасла.

И вот теперь Лука думал, добрый то знак или нет.

Ведь церковь-то эта была необычной. У нее под спудом лежали мощи мученика Василия Мангазейского.

И вспомнилось еще одно, можно сказать, великомученическое чудо.

Случилось оно в пору, когда уходил последний пароход со ссыльными, чей срок пребывания тут истек и с его сроком.

Но на него никаких треб не было.

И отход парохода совпал с чтением тридцать первого псалома.

– «Вразумлю и наставлю тя на путь, ваньже пойдеши, утвержу на тя очи Мои».

И вдруг его сразило даже не смирение, а предназначение. Господь послал его тем путем, который – во искупление грехов людских – будет длиться сколько надо и вести куда необходимо.

И противиться этому, значит, изменить вере.

И вот сани не сказать что несут, но приближают его к вожделенному Красноярску.

Ночевали в станке среди приветливых его обитателей.

Они смотрели на него, как на Бога. А он взирал на них с сожалением.

Ведь больше никогда в жизни их судьбы не пересекутся.

Так говорит ему внутренний голос.

И это будет безусловно так, если он – от Бога.

Обитал там в ту пору некий странник, которому не терпелось продемонстрировать Святителю свою умность.

– Бог всему – интеллект, – сказал он.

– Но сперва – Вера, – как бы полусогласился с ним Лука.

– Ведь парадокс! – вновь восклицает странник. – Если ты сумеешь остаться на всю жизнь тем, кем хотел, с тобой не повезет твоим близким и друзьям.

– Это если друзья не понимали его жизни, – чуть подправил его утверждение Лука.

– А правду говорят, – вопросил странник, – что даже глупость от нас не зависит? Она тоже прописана неким генетическим кодом?

– Глупость – это то, что человек позволяет сделать себе сам. Ведь вряд ли кто-то может сказать, что какой-то аховый поступок был написан у него на роду. Это все находится в уголках банального греха.

– А если судьба становится поперек дороги, – снова залюбозначил странник, – так лучше сменить судьбу?

– Как можно сменить то, что предначертано?

Святитель чуть подумал и продолжил:

– Все превратилось бы в хаос неимоверный, как нынешняя дорога по Енисею.

– И все же вы не остановитесь?

– Конечно, – ответил Лука. И уточнил: – Чтобы не изменить Его Величеству Движению.

Странник унес в другую комнату свои вскинутые брови, где далекий голос ему подсказал:

– Что же ты не узнал о том, кто говорит, что познал женщину, наивен он или просто дурак.

На следующем станке его встречали колокольным звоном.

И он служил в местной церкви полноправный молебен.

А потом…

Даже если бы Енисей был сплошной дорогой без ледяных торосов, то вряд ли те полторы тысячи верст, что пролегли между Туруханском и Красноярском явили бы собой легкую прогулку.

Это был бы тоже «крестный путь». Но усугубленный ледяными возгромождениями, с добавлением чего-то уже совсем невиданного, делал его путем из преисподней в мир Божий.

Об этом их предупредили загодя.

– Впереди лед разошелся, – сказали встречные вертальщики. – Вам не проехать.

– А если с Божьей помощью? – сверканул кипенно-белыми зубами возница.

Лука утвердительно кивнул.

И они поехали навстречу новой неизвестности.

Нет, скорее известности, но которую, сугубо по-русски, решили игнорировать раньше, чем она возникла на пути.

И картина была сперва удручающей, а потом и ужасающей.

Удручило то, что Енисей пополам, то есть поперек, от берега до берега, разделила трещина, более метра в ширину…

А ужаснуло, что вокруг уже пошли забереги, которые образовала вода, вышедшая на лед.

– Смотрите! – вскричал возница.

И разом все увидели тонущую лошадь и рядом с нею мечущуюся женщину.

На раздумья времени не было.

Его хватило только, чтобы осенить крестным знаменем смельчаков.