Евгений Кулькин - Обручник. Книга третья. Изгой

Главное в другом.

Троцкий просто органически не может воспринимать Сталина.

Когда жив был Ленин, Троцкий не просто чувствовал себя в относительной безопасности. Она была безусловной.

Сохраниться бы ей таковой и после кончины Ильича.

Да Троцкому неймется.

Сколотил он и возглавил оппозицию Сталину.

Беседуя как-то с одним из рабочих, Троцкий спросил того, за что ему нравится Сталин?

– Он – понятный, – ответил рабочий.

– В каком смысле?

– Больше молчит.

Это было для Троцкого открытием.

Он считал, что красноречие – ключ к самым дремучим людским душам.

И потому в этом поднаторел.

Но сейчас кожей, или чем-то там еще, он чувствует, что его ожидает выдворение.

В лучшем, конечно, случае.

Точно такое, которое пережила при Ленине интеллигенция.

Вышвырнул ее Ильич в Европу, а то куда и далее.

И Троцкий как-то об этом такие стихотворные строки вычитал:

Кое-кто, поутратив гордость, просит дать возможность вернуться.

Просят этого урода.

Недоноска.

Но он, если уедет, до этого никогда не опустится.

А вот книгу и о Сталине, и обо всем, что его окружало, напишет.

Беспристрастную, как рецепт на выдачу пургена.

Сейчас ему нет возможности все рассказать.

Да и некому. А там…

Он даже подбирает себе место коротанья.

Пока по карте.

А там – видать будет.

Статья называлась так: «Как “ходокам” отшибли ноги».

В ней говорилось, как по старому, еще ленинскому призыву, ринулись русские искать правду в Москве, и что из этого получилось.

Будет лукавством утверждать, что Сталин не предчувствовал последствий, которые ожидали жалобщиков.

И не только предчувствовал, но и доподлинно знал.

Но он не хотел распыляться на мелочи.

Удар должен быть единственным и злым.

Сразу по всем, кто из Советской власти изгоняет миф справедливости.

Почему – миф?

Да дело в том, что человек доброе к нему отношение воспринимает как слабость.

«Тряпочность», как говорится в народе.

Ласковая власть – это значит, никакая.

И вот какой-то дальневосточный газетчик, по фамилии Льгов, и написал ту самую статью «Как “ходокам” отбили ноги». И не очень вразумительно, но рассказал, что на Амуре образовалась своя власть.

– Они о себе в открытую говорят, – сказал старший из «ходоков», – «Наша страсть, как можно больше украсть».

– И воруют? – спросил Сталин.

– Еще как! – подтвердил самый молодой из тех, с кем беседовал Сталин.

– Они даже землей торгуют, – подал голос средний по возрасту из «ходоков».

И когда же он огласил что почем, то вдруг заявил то, что Сталина больше чем насторожило:

– Наше начальство утверждает, что осуществляет «красный террор» по вашему личному указанию.

У Сталина под ложечкой возник холодок.

Это состояние было схоже с тем, которые он испытал в тайге, тогда неожиданно столкнулся с медведем.

Дерева, чтобы взобраться на него, рядом не было.

Равно как и другого какого-либо укрытия.

И тогда он начал – петь. Все что на ум взбредет.

И он, порывшись в карманах, достал хлебный завалушек.

Хотел бросить его.

Да вовремя передумал.

А вдруг медведь посчитает, что он пульнул в него камнем.

Дальше шел такой куплет:

И тут царь тайги стал ему как бы подпевать.

Но, как выяснилось, с противоположной ото рта стороны.

И тогда, Сталин дал деру.

Добежал до ближайшей сосны.

Почти за мгновенье оказался у самой вершины.

Медведь за ним не погнался.

Он чуть полежал на той самой полянке, утыканной грибами, и уплелся в тайгу.

А у Сталина – на память – осталась под ложечкой вот та самая пустота, что сейчас стала осторожно переводить организм на икоту.

И вот через какое-то время, как те трое уехали на Амур, видимо уверенные, уж кто-кто, а он, Сталин, наведет порядок в их медвежьем углу, и появилась та самая статья.

Сталин прочитал ее дважды.

Сперва не веря, что это возможно.

Потом, чтобы посмаковать возмущение.

Как видно, и такое бывает в исключительных случаях.

По возвращении домой все трое «ходоков» оказались под судом.

Самому старшему, в революцию командиру партизанского отряда, лично знавшему Сергея Лазо, приписали изнасилование несовершеннолетней.

Вроде поймал он в тайге грибницу или ягодницу, и надругался над ней самым гнусным образом.

Не избежала тюремная участь и средних лет «ходока».

Его посадили за воровство.

А молодого – за антисоветскую пропаганду.

Говорят, после возвращения из Кремля, он сказал:

– Сталин – это тупой, ограниченный тип, способный только обозначать, что он есть. После посещения его поганого кабинета, захотелось вымыться в серной кислоте.

Автор же статьи пишет:

«Может, уже завтра меня не будет в живых.

Поэтому я обращаюсь к подписчикам нашей газеты:

Отошлите этот номер товарищу Сталину.

Пусть он знает, какие враги Советской власти прикрываются партийными билетами».

Вспомнил Сталин, как некоторое время назад Дзержинский ездил в те самые края.

Неужели его сотрудники просмотрели там то, что сейчас выглядит уму непостижимым?

Он полистал свой блокнот и усмехнулся:

– А ведь, кажется, было вчера.

Оказалось, особо уполномоченным Феликс Эдмундович ездил в Сибирь в двадцать втором году. Еще при Ленине.

Помнится, Сталин не очень одобрял, что Владимир Ильич взвалил на Дзержинского и бремя наркома железных дорог.

– Пока не избавимся от мешочников, – говорил Ленин, – ни о какой серьезности в экономической политике и думать нечего.

Наступало и взяточничество.

И тоже почти повальное.

Можно сказать, критиковал Сталин Ленина за Дзержинского, что он того заставляет на износ работать.

Сам же ему, после смерти Ильича, предложил возглавить Всесоюзный Совет Народного Хозяйства.

Как-то по инерции получилось.

Но, главное, он так и не был освобожден от обязанности в ГПУ.

На пленуме же ЦК четырнадцатого июля Сталин порадовался за Феликса Эдмундовича.

Выглядел он, как говорится, молодцом.

Да и выступление чего стоило.

Поэтому ныне, то есть двадцатого июля, удивился, что Дзержинского нет на работе.