Евгений Кулькин - Обручник. Книга третья. Изгой

Но намерение акцентов не расставляет, чтобы они не стали рифами, на которые может сесть корабль взаимопонимания.

Когда надо бы было помянуть добрым словом Ильича, – пусть ему лежится на виду у всех вольготно и роскошно! – он выступает с двумя речами на заседании президиума Коммунистического Интернационала.

Особенно шустро записали в свои блокноты такую фразу Сталина:

«Я должен сказать, что кто опускает борьбу лишь при условии отсутствия какой бы то ни было компроментации вождей, тот фактически отрицает возможность всякой идейной борьбы внутри партии. Должны ли мы вскрывать ошибки тех или иных руководителей партии? Должны ли мы эти ошибки выносить на свет Божий с тем, чтобы можно было воспитывать партийные кадры на ошибках руководителей? Я думаю, что должны. Я думаю, что других путей для исправления ошибок не бывает».

Уже сказав это, Сталин – внутренне подкорректировал себя.

Вот фраза о «свете Божьем», можно сказать, вырвалась по инерции.

А «партийные кадры» прозвучало как-то не очень, элитно, что ли.

Все же коммунисты – это «штучный товар».

А в основном все по делу.

Пусть не думают те, кто приготовил палки для колес, что «спицы понимания вопроса» дадут им запросто это сделать.

Что еще он может записать себе в актив?

Конечно же работу «К вопросам ленинизма».

Всякая политическая нечисть старается представить его человеком сугубо малограмотным вообще, а в политике тем более.

Поэтому после такого гиганта бессмертия и Ленин должен быть, хоть и смертный, но вполне масштабный человек, умеющий улавливать проблему раньше, чем она возникнет.

Сталин, по их мнению, был тугодум. А для иных ситуаций и вовсе неразрешимец.

И вдруг – вот им перчатка, пахнущая дуэльным порохом – «К вопросам ленинизма», где семь глав:

1. Определение ленинизма.

2. Главное в ленинизме.

3. Вопросы о «перманентной революции».

4. Пролетарская революция и диктатура пролетариата.

5. Партия и рабочий класс в системе диктатуры пролетариата.

6. Вопрос о победе социализма в одной стране.

7. Борьба за победу социалистического строительства.

Если эти вопросы охарактеризовать, как подводные камни, то Сталин буквально «завалил» ими фарватер, по которому вознамерился плыть.

Потому умники от ленинизма потирали руки.

Сталин и без усилий с их стороны покажет свою несостоятельность.

– Так как он трактует, что такое «ленинизм»?

Открыли страницу:

«В брошюре «Об основах ленинизма» дано известное определение ленинизма, получившее, видимо, право гражданства. Оно гласит:

«Ленинизм есть марксизм эпохи империализма и пролетарской революции. Точнее: ленинизм есть теория и практика пролетарской революции вообще, теория и практика диктатуры пролетариата в особенности».

Ну что, съели?

Точь в точь, как у них, у архиреволюционеров.

И архидемагогов.

Ученик-то оказался способнее, чем они думали.

Но все равно где-нибудь споткнется.

Завалит экзамен на лояльность.

Хотя, судя по всему, она ему ни к чему.

И вот – весна. И она – капель. Чеканящая шаг времени.

И являющаяся камертоном для биологических часов природы.

– Чёк! Чёк! Чёк!

Впереди – бездна времени.

И бездна безвременья. Шаг – и…

Соединив вместе – шаги.

И не сделать их можно только в одном случае, это если никуда не идти.

А ждать.

Что?

Когда рак на горе свистнет.

Так банально?

Зато под силу.

Киров часто вспоминал этот разговор со Сталиным.

Иосиф Виссарионович тогда сказал:

– Есть люди, которые работают на историю. Они каждый свой шаг просчитывают наперед, чтобы он донес до потомков что-то особенное, только им присущее.

– Вы имеете в виду какую-нибудь причуду? – спросил Киров.

– Не исключено.

Сталин оттаял легкими от слишком ретивой затяжки трубкой и продолжил:

– А есть такие, кто работают на результат. Им все равно, что о них скажут. Тем более подумают. Они – люди созидания.

Естественно, как поплавок при не очень решительной поклевке, поныривал в сознании вопрос: а к какому типу людей относит Сталин себя?

Но Киров не решился у него это спросить.

Тем более что разговор ушел в иную, довольно неожиданную тему.

– Вот мне, считай, под пятьдесят. Пора думать…

Он закашлялся.

Но, как ни казалось Кирову, не от дыма, а, если будет позволено съязвить, от лукавства.

Ибо Сергей Миронович понял, о чем дальше пойдет речь.

Вернее, понял, это не очень точное определение.

Скорее всего, предугадал.

И тоже, в общем-то, наверно, будет не точно.

Просчитал – вот более приемлемо.

И просчитал не оттого, что уж такой умный или мудрый, а слышал от людей, окружающих Сталина, что тот время от времени говорил о преемнике.

Всякий раз сетуя, что такового на горизонте не предвидится.

– Ну протяну я еще десятка полтора лет, – сказал Сталин в этот раз. – А дальше что?

Хотя и последовало вопрошение, но Киров понял, что на него лучше всего промолчать.

И – не ошибся.

– А дальше будет старческий маразм. Возомню я из себя бог знает что. И вы, – он сделал трубкой округлый загреб, – из деликатности станете меня терпеть. А зачем?

Тут Киров посчитал уместным не только ответить на этот вопрос, сколько разбавить его притворным лукавством, которое – в соединении с алкоголем – делится самым неожиданным привкусом.

– Шестьдесят, – сказал он, – это плохо замаскированные сорок. Вон Тютчев, по-существу, в этом возрасте только по-настоящему стихи писать начал.

Сталин выпустил клуб дыма, потом усмехнулся в него:

– Стихи!

И Киров подумал, что зря он влез с этим Тютчевым.

Но Сталин процитировал:

Он встал. Прошелся по кабинету.

– Значит, молодежь меня не поймет? – спросил.

– Более того, – подхватил Сергей Миронович, – осудит как полководца оставившего свой пост на пике самой главной победы.

– Пик?

Вскид головы был неожиданен.

Таким, видел Киров в зоосаде, пользуются страусы.

Он ожидал его повторения.

Но последовало другое: пристальный взгляд прямо в глаза:

– А вы отказались бы от роли преемника?

Вскрипнула половица, на которую Сталин только что ступил.

В другое время, принимая его шаги, она молчала.

Вернее, только дышала.

Может, даже притаённо охала.

И ответ должен был последовать не столько достойный и опытно-классический, сколько обескураживающе наивный.

– Товарищ Сталин! – взмоленно воздел на него взор Киров. – Зачем вы спрашиваете у жертвы, хочет она быть съедена или нет?

– Значит, вы, – нехорошо усмехнулся Сталин, – жертва?

– В каком-то смысле, да.

– В каком же?

– Да в том, что ни на что еще не способен. Это со стороны кажется, я до чего-то решительно созрел. А на самом деле…