Владимир Циканов - Господа офицеры. Часть первая

Загрузились. Машина отъезжает. Здесь подбегает штурман с шошневского экипажа к нам, говорит:

–Давайте доставайте всё, что там есть! Тушёнку, сыр! Обедать будем!

Смотрим ― следом идут к нашему вертолёту вразвалочку Константинович и его борттехник.

Я с испугом и удивлением:

– Как же? Вот нам и накладную дали… Там на площадке ж, куда летим, начпрод потом всё проверит… Недостача! Номер борта известен! Кто летал в нём ― вычислят! Всё на нас спишут и прицепом ещё что-нибудь припишут! Воры, скажут, лётчики… Тимоха расстреляет!.. Повесит!.. В порошок сотрёт!..

– Да вы всё на меня валите! ― вымолвил подходящий к борту Шошнев, и дальше продолжил:

– Война ― войной, а обед ― по распорядку! Тимоха! Что мне Тимоха?! У него ― своя программа партии с его колокольни, у нас ― своя. Без обеда летать не положено и нельзя! У нас каждый обед может быть последним! Зачем упускать такое удовольствие?! Тем более, у нас здесь больше и нет никаких других удовольствий! Поедим, потом слетаем и сделаем всё лучше, чем сделали бы это без обеда! И, если что, вы всё на меня валите! Он мол во всём виноват! Не бойтесь ничего и никого! Всё будет нормально!

Сели кружком в вертолёте внутри грузовой кабины. Открыли тушёнку, сыр, джем ― большую двухлитровую банку… Едим все вместе. Я ел, конечно, но при этом почему-то не испытывал никакого удовольствия, давясь и этой тушёнкой, и обилием своей слюны одновременно. Видя красное мясо у себя в банке, я думал, что это оно краснеет вместе со мной от того чувства, что я его (в этой банке) у кого-то украл, и что там, куда всё это мы везём, кто-то останется голодным.

Понятно, используя сейчас слово «воровство» как категорию, объяснить её весьма сложно. В наше время-то! Когда воруют деньги уже не миллионами и мешками, а железнодорожными составами! Но вот тогда за эту, одну банку тушёного мяса, можно было погореть по полной программе. Тогда это считалось настоящим воровством!

Вечером мы всем лётным составом в своём «Хилтоне» пили «боевые 100 граммов» и опять же закусывали этой, оставшейся с нашего обеда тушёнкой. И опять я краснел и весь горел от стыда вместе с этой тушёнкой и плавленым сыром!..

Я долго думал потом и размышлял над этими нашими «поступкамипроступками» тогда… И постоянно приходил к выводу о том, что Константинович был прав. Ох как прав! Я на его месте, если бы тогда за плечами имел такой же жизненный опыт, какой был у него и у всех его друзей из «Старой гвардии», да и сейчас ― со своими знаниями, приобретёнными за период жизни, поступил бы именно также, как он тогда. Потому, что действительно, правда жизни такова, что надо и необходимо заботиться о живущих сейчас и рядом с тобой, а не о тех, кого рядом нет или уже нет, о мёртвых! О них заботиться и что-то делать для этого уже поздно и нет никакой необходимости в этом… Это как в знаменитом кинофильме «А зори здесь тихие»: старшина снимает сапоги с одного из своих убитых бойцов-девушки и отдаёт их живому бойцу, тоже девушке. Насильно заставляет её их одеть и говорит при этом: «Надо, чтобы выжить!» Вот и тогда Константиныч, предполагая, что может случиться, летая мы голодными, взял всю ответственность на себя. Он и такие как он, познавшие уже к тому времени жизнь сполна, особо чувствовали, как никто другой, что, если случится что с нами, тогда бы и груда этого тушёного мяса и сладкого джема никому бы и не нужны были, потому как пропали бы вместе с нами… Думал потом всегда со стыдом я про себя и за то, что считал когда-то, что груз весь можно развести за несколько дней, а не сразу! Потому что узнал ― бывало и так, что именно те, кто этот груз сильно ждал, не дожили как раз один-два дня до его получения…, так и не дождавшись!..

Можно, конечно, на любой факт истории и жизненной ситуации смотреть по-разному. Я сам несколько раз был свидетелем, когда чёрное воспринималось кем-то белым, а белое ― чёрным. И потом эта система взглядов навязывалась силком всем. И уже все в итоге говорили и думали, что на самом деле белое ― это чёрное, а чёрное ― это белое! Но вот я вижу и раньше видел всё так, как описал. Не так, как, быть может, видно это из высокого кабинета какого-то партполитработника и особиста. Не шагавшего вместе с другими по тропам той войны…

Ещё один случай всплыл в памяти.

Вокруг аэродрома в Лянгаре росли повсеместно чрезвычайно колючие заросли дикой облепихи. Мы и наши солдаты (механики и различного рода специалисты) частенько наведывались в свободное от службы время в эти непроходимые дебри. Ломали и резали облепиху. Потом варили себе компот из этих ягод. Это было нарушением! Отлучаться куда-либо от аэродрома без надобности, необходимости и без разрешения командования было нельзя.

На дворе стояла достаточно уже прохладная осенняя погода, по утрам были устойчивые заморозки. Вода, бежавшая там повсюду во всяких речках, речушках, канавах и арыках, была и летом-то, в самую жару, невероятно холодная, а в это время ― просто ледяная. Кто-то из солдат каким-то образом то ли провалился в яму с водой, то ли упал как-то по неосторожности, пойдя за этой самой облепихой. В общем, пришёл на аэродром весь мокрый. Зуб на зуб не попадает. Погода ― не поймёшь: на улице ― то ли плюс, то ли минус. Холодно, ветер, зябко, промозгло…

Шошнев быстро даёт нам (экипажу рядом стоявшего вертолёта команду расчехлить вертолёт и ― на запуск! А этого солдата быстро ― в вертолёт. Запустились. Включили КО (керосиновый обогреватель). Когда он работает, в вертолёте мгновенно тепло становится. Смотрю Константиныч снимает свои сапоги, раздевается дальше. Снимает куртку тёплый верблюжий свитер, … Солдату этому кричит: «Раздевайся! Всё с себя снимай! До гола! Живо!» Короче, Константин в итоге остался сам в одних сапогах на босу ногу, в одной майке и куртке сверху. А солдату этому всё остальное, что было на нём, с себя снял и отдал: и тёплые верблюжьи носки, и свитер, и ползуны, и комбинезон и пр. Потом распорядился нашему УАЗику подъехать прямо к грузовой двери и сам помог «потерпевшему» перебраться прямо из вертолёта в кабину автомобиля.

Я потом долго про себя, с упрёком и укором в свой адрес, думал, что я, к примеру, обо всём этом даже и не догадался бы никогда. Максимум, что мог бы предпринять в своём гипотетически командирском решении, так это отправить этого солдата сразу же в машине на заставу. Ну и что было бы? Пока он ехал на этой машине, его бы мокрого продуло всеми ветрами во все имеющиеся там щели насквозь… Понятно, что со всеми в последующем вытекающими из этого последствиями!

Простое человеческое отношение… А что и сколько оно значит и рассказывает о человеке?!

Как много они (офицеры «старой гвардии») знали и как были мудры!

Вообще, в то время нам всё было нельзя! Буквально всё! Куда не посмотри, что не возьми, всё нельзя! Купаться на речке нельзя, отходить от аэродрома больше расстояния прямой видимости нельзя, за облепихой ходить нельзя, в азартные игры играть нельзя, в любые игры на интерес играть тоже нельзя, водку пить нельзя… Легче составить список, что можно было делать, чем тот, что нельзя. Потому что этот разрешающий что-либо список получился бы совсем пустым. А вот по поводу того, что было нельзя, проводились постоянные, длительные и нудные занятия и инструктажи со стороны командования, политотдела, особого отдела.