Шерман Гадэс - Dрево

– Мерзкие создания… Ночные твари не могли заставить меня стать таким? – спросил я, вспомнив о случае в горах. – Ведь прежде мои приступы не зависели от полнолуния. Они протекали хаотично.

– Я не наблюдаю здесь закономерности. И вы не убеждайте себя в подобном. Просто больше отдыхайте. Исключите газеты, не мучайтесь понапрасну. Съездите в Вену, мой друг. Её ночные увеселения пойдут вам на пользу. Сами не заметите, как приободритесь. В вашем возрасте, граф, рано думать о смерти.

Взглянув на Ратта, я удивился его проницательности. Беседа с врачом навсегда осталась в моей памяти. Я был так благодарен ему за все, только не знал, как выразить свое восхищение.

Заниматься поисками Градовского мне не хотелось: я решил отложить нашу встречу на более подходящий момент. К тому же, меня не слишком привлекал восточноевропейский эпос, и я опасался, что познания специалиста в столь загадочной области вынудят меня пугаться собственной тени. Человеку с неустойчивой душевной средой подобные потрясения были противопоказаны. Если бы я и мог у кого-то лечиться, то только у доктора Ратта. Его размеренный, спокойный тон открывал передо мной дорогу к свету. Дорогу, которую я давно потерял.

Тем вечером мы прибыли в Вену – столицу огромной империи, простиравшейся едва ли не на половину Старого света. Уставший и измученный, я рухнул в номере отеля на роскошную кровать и забылся тяжёлым сном, в котором миллионы точек неистово мерцали на кружащемся чёрном фоне. Марсель по-прежнему занимался моими финансами, я полностью доверял ему, лишь изредка сверяя счета и делая необходимые пометки. На другой день он нанял рабочих, которые перенесли все наши вещи в особняк на одной из центральных улиц, добавили кое-какие предметы мебели в гостиную, действовали слаженно и аккуратно. Мой энергичный управляющий не упустил из виду ни единой детали, на его вкус и чувство гармонии можно было положиться – особенно теперь, когда мне самому ничего не хотелось. Недуг окончательно завладел мной, аппетит пропал, я постоянно лежал, умоляя зашторить окна, как можно плотнее. В голове били маленькие молоточки.

Я не помнил ни дня, ни месяца. Кажется, на смену весне приходило засушливое лето. Ночью створки в моей спальне были широко распахнуты, потому что в тот год стояла невыносимая духота, каждый день гремел гром. Воздух пропитался терпкими цветочными ароматами, заставляя мои мысли плыть в неясном океане смятения ещё сильней.

Один раз в преддверии полночи я с трудом доплелся до окна, чтобы прикрыть его. Грохот экипажей, спешащих на очередной бал, не давал мне заснуть. Внезапно, сам того не желая, я по очереди поставил свои ноги на раму и сел в проеме, оглядывая перспективу тёмной улицы. Кое-где она освещалась фонарями, но эти огоньки были слишком тусклыми и неверными, чтобы разобрать в их мерцании истинное величие города. Я пристально рассматривал булыжники на мостовой, блестящие от прошедшего дождя в редких желтоватых лучах, потом захотел вернуться в комнату, не рискуя оставаться в подобном положении и дальше, опасаясь падения со второго этажа, но стоило мне пошевелиться, как ноги сами заскользили куда-то вниз, вдоль гладкой стены, и, не успев опомниться, я уже оказался на холодных округлых камнях.

Я не упал вниз, а просто съехал подобно куску масла, и это напугало меня, как любая вещь, которой я не мог понять. Вдалеке послышался стук подков и скрип больших неповоротливых колёс. Экипаж приближался в сторону моего особняка. Помедлив, я бросился бежать по улице, боясь, что венские аристократы заметят меня не обутым и в нижнем белье, а слуги, стоит мне постучаться в дверь, отворят слишком поздно. Позора я пережить не мог, ведь только обосновался на новом месте и хотел провести здесь хотя бы несколько лет, надеясь, что обычная суета и блеск общества смогут отвлечь меня от многочисленных проблем со здоровьем, вернут интерес к жизни, заставят взглянуть на мир иными глазами.

Я убегал всё дальше и дальше в совершенно не знакомый квартал, не разбирая дороги, будто чья-то злая воля волокла меня за собой. Наконец, остановившись, не находя отчёта своим действиям, я увидел перед собой громоздящиеся один возле другого дома, удивительно похожие на мрачных горбатых исполинов. Мимо по мостовой прошагали две фигуры, не заметив испуганного безумца в сгустившейся темноте. Первый, покашливая, хлопнул спутника по плечу и вскоре поднялся на скрипучее крыльцо. Его профиль мелькнул в неясном свете, и мужчина, на миг обернувшись, исчез за разбухшей от сырости дверью. Приятель небрежно махнул ему рукой на прощание и побрел в безмолвный переулок, ухмыляясь и бормоча что-то под нос. Как завороженный, я последовал прямиком за ним. Незнакомец, тихо напевая противным гнусавым голосом, изрядно шаркал ногами, не замечая никого вокруг. Я шёл совсем рядом, желая о чем-то спросить его, но вдруг…

Мрак, серая пелена на небе, потолок в спальне. Солнце висело над горизонтом, готовясь отправиться в привычный отпуск. Я лежал и растирал глаза, удивляясь, какая ерунда порой может привидеться во сне больному человеку. Под ногтями у меня скопилась грязь, я поднялся и, по привычке держась за стену, шагнул к приготовленному для умывания кувшину на изящном комодике в углу у зеркала. На удивление я почувствовал себя гораздо лучше. Мучительная головная боль, ноющая внутри червоточина исчезли, словно по мановению руки. Кажется, Вена чудодейственным образом приступила к моему исцелению. Не веря внезапному счастью, я умылся и переоделся. Мне хотелось отправиться на улицу, ведь я устал сидеть запертым в комнате. Марсель на радостях задушил меня в объятьях и велел приготовить праздничный ужин, включающий только самые излюбленные блюда, но я сообщил, что вернусь позже, и стремительно покинул дом.

Столица преображалась на глазах. Ловя её перемены, я прихватил вечернюю газету вопреки наставлениям врача, лишенный к тому же постоянного контроля со стороны моего дорогого камердинера. Слишком затянулась эта изоляция, необходимо было хоть краешком пальца ознакомиться с последними новостями, понять, чем живет столь невероятный город. Я листал шуршащие страницы, едва разбирая текст, – так сильно занимал меня бурлящий вокруг поток. Наконец, сосредоточившись на заметке об открытии новой галереи, я перевёл взгляд на ближайшую колонку, где публиковались сообщения, связанные с работой полиции, и разные сведения о совершенных недавно преступлениях, особенно волновавших общество. Газета едва не оказалась захлопнутой, дорогу передо мной пересекли две дамы, одетые по последнему слову моды, и я невольно засмотрелся на них, приподняв шляпу, но странная фраза приковала к себе мое рассеянное внимание. «Помощник банкира задержан за жестокое убийство возле старого кладбища.» Отчего-то я пошатнулся, словно мучительная болезнь на миг вернулась ко мне и застала врасплох, так что граф Радиш едва не опустился на теряющую яркие цвета мостовую, жадно впившись глазами в небольшой печатный абзац, на который наткнулся лишь волею случая. Репортер указал, что минувшим утром в одном из не слишком благополучных кварталов на окраине города был обнаружен труп с признаками насильственной смерти, наступившей в результате удушения, причем лицо жертвы, испещренное глубокими царапинам и крупными ссадинами, выражало застывший ужас… Я не мог читать дальше и оперся спиной о стену ближайшего здания. Ко мне подошёл какой-то человек и спросил, не нуждаюсь ли я в помощи, но был грубо отправлен восвояси. Мой недавний дикий сон будто выплыл из потустороннего мира. Воспоминания мгновенно завладели разумом, я стал задыхаться, прекрасно, впрочем, понимая, что подозреваю себя совершенно напрасно. Любой подтвердит, насколько я болен… Преодолеть такое расстояние, совладать с крепким мужчиной, беспочвенно убить его – один! в темноте! – Радиш неспособен на подобный поступок даже в случае крайней необходимости. Слишком труслив, жалок и беспомощен. Сейчас по отношению к себе я был настроен беспощадно критично – как никогда. Кто поверит, что эти слабые руки, худая бессильная плоть могут причинить вред хотя бы ребёнку?..