Шерман Гадэс - Dрево

© Шерман Гадэс, 2020

ISBN 978-5-4496-1984-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Я родился где-то недалеко от этих мест – так во всяком случае мне думается. Подтвердить или опровергнуть догадки, видимо, не получится уже никогда… Те люди, которых я на протяжении всего детства привык называть своими родителями, оказались простыми крестьянами с берегов Рейна, честными, трудолюбивыми, великодушными. Они заботились обо мне со всей теплотой и лаской, на кои были способны их добрые сердца.

Мой отец, точнее – отчим, господин Ханс, работал сапожником в Воллендорфе и происходил из старого рода ремесленников Эверсбахов. Вам, должно быть, известна эта фамилия. В семье его родителей после самого Ханса на свет появились еще три очаровательные малышки – одна из них вышла за некоего дальнего родственника, тоже Эверсбаха, и сохранила фамилию для тех нынешних потомков, что и по сей день процветают в Нойвиде.

Мой отчим, равно как и все представители его сословия, отличался крайним упрямством, набожностью, но при этом – и новизной взглядов для тогдашней затхлой провинции. Он верил в то, что все окружающие разрозненные земли когда-нибудь обязательно объединятся в могущественную империю, и ее народ заживет так хорошо и спокойно, как никогда прежде. Ханс даже не мог предположить, что спустя годы Железный Канцлер осуществит его грандиозный замысел. А пока что Эверсбах сидел в своей мастерской, стучал молотком и говорил о силе ближайшего соседа, претендовавшего в то время на роль национального спасителя. Я слушал его пространные речи, нахмурив бледный лоб, и засыпал, не понимая ни слова.

Моя дорогая мачеха, Агнет Штефанус, не могла похвастаться наследственной профессией своего относительно молодого рода. У нее имелся брат, «дядя Йозеф», не сумевший удержать в руках мельницу в Бендорфе – единственное имущество, доставшееся от отца и матери, и оттого нерадивый отпрыск решил закончить свои дни в таверне. Он появлялся у нас в доме каждую неделю мертвецки пьяным и требовал денег или вещей на продажу, чтобы снова и снова залить мучившую его головную боль и сознание обреченности. На Йозефа было страшно смотреть, до того он изменился перед тем, как не выдержало его страдающее сердце. В то время я обещал себе никогда не притрагиваться к выпивке, раз эта пагуба скрывает столь ужасные последствия.

Наконец, пришло время, и дядю обнаружили бездыханным на пороге какого-то кабака с пустыми бутылками в руках. Агнет была убита горем, потому что брат один вырастил ее после кончины родителей и заменил ей всех близких. Но уже на следующий день она возвратилась к бесконечным горам белья – Frau Эверсбах зарабатывала на хлеб стиркой чужих тряпок. Помимо основного занятия мои опекуны вели хозяйство, продавали молоко, отчим латал соседские дома и ходил в другие деревни, где за мелкую плату выполнял разные поручения – что-то починить, что-то принести…

Вопреки трудолюбию мы жили бедно. Ели мало и когда придется. Почти не меняли одежду. Ремонтируя обувь другим, сам Ханс ходил в оборванных башмаках. Вести дела было очень тяжело, но радость никогда не покидала наш очаг, потому что хозяин и его супруга совершенно не умели унывать. Поразительно: ведь крестьяне так привыкают к невзгодам, что не замечают, в каких условиях им приходится существовать. Мимо проносятся революции, открываются фабрики и заводы, а они продолжают тянуть свой век по старому укладу и вряд ли действительно стремятся что-либо изменить. Кусок хлеба да хороший сон – вот предел мечтаний нашей семьи в те трудные годы.

Точно так же обстоятельства складывались и в Лёйтесдорфе, где я жил до восьми лет. Закономерно, что я почти ничего не знал о событиях, разворачивавшихся в соседних землях, не имел никакого представления о науках и искусстве, мои же грамматические успехи простирались всего на несколько букв алфавита. Но, сколько себя помню, будучи ребенком я всегда что-то мастерил, неизменно околачивался возле пекарни, мельницы и иных производственных построек, жадно слушал рассказы заезжих путешественников, а самое главное – учил наизусть, разумеется, на слух, проповеди и фрагменты разных священных текстов, которые нередко звучали из уст местного пастора, а также некоего отца Гектора, который иногда наведывался сюда из Майнца. Он всегда проявлял ко мне особую заботу – отвешивал подзатыльники и подолгу беседовал с моими родителями. Случайно подслушав их разговор, я понял, что Ханс дает священнику отчет о моих привычках, привязанностях, состоянии здоровья и уровне образования. Всякий раз он в подробностях излагал мою биографию и получал за это немного денег. Я не понимал, почему, а догадаться не мог.

Ранней весной того же года произошло одно важное событие. Оно навсегда изменило мою жизнь. Тот вечер я и теперь воспроизвожу в мельчайших подробностях, хотя прошло столько лет…

Я стоял у калитки нашего дома и громко звал Отто – нашего приблудившегося пса. Он жил в Лёйтесдорфе уже довольно давно и сновал мимо изгородей, попрошайничая какой-нибудь завалявшейся косточки, но нигде не задерживался надолго. Иногда он исчезал на пару месяцев, потом возвращался весь грязный и даже израненный, и мы всей деревней ухаживали за ним. Но ночевать Отто неизменно старался на дворе Эверсбахов. С этим псом у нас сложилась какая-то особая симпатия друг к другу, потому что остальных людей подпускать к себе он не торопился – за редким исключением, когда один раз ему накладывали швы. Ко мне же непутевая дворняга приближалась без боязни или злобы и даже разрешала с собой играть. Однако в тот памятный вечер Отто не появился у порога нашего дома.

Я забеспокоился. Причем настолько сильно, что не смог усидеть в комнате, хотя меня отправили спать, и выскочил на улицу. Стояла непроглядная тьма, и ветер с реки еще казался таким холодным, но бояться мне было нечего: рядом любящая мама, сильный отец, и соседи готовы постоять за меня, если что. Я звал Отто во весь голос, но ледяные порывы, что задували мне прямо в лицо, относили звук в обратную сторону. Стало понятно, что меня никто не слышит. Я почти охрип, но пса так и не дождался. Внутреннее волнение переросло в лихорадку, меня начало колотить, и я поскорее направился к теплому дому. Но что-то вдруг заставило остановиться. Какая-то невообразимая сила сдавила мне грудь, и я больше не мог дышать… Повернув голову в сторону дороги, ведущий к замку Дункельбург, возвышающемуся на холме недалеко от нас, я увидел то, что невозможно передать словами.

В порывах ветра и тускло белеющей поземки выпавшего накануне снега прямо напротив меня в пяти-шести шагах возник огромный черный экипаж, который словно вырос из-под земли. Ровно секунду назад, могу поклясться, его там не было! А рядом с ним беспокойно взрывали землю четыре запряженные лошади, все смоляного окраса. Из их ноздрей струями выходил горячий пар, а глаза искрились кровавым свечением и в упор смотрели на меня. Жуткие создания, выпрыгнувшие из самых недр подземного царства… Их гривы развевались подобно клубкам змей в период осенних свадеб, которые направляли в мою сторону слепые морды, готовые ужалить дитя в любой момент.