Шерман Гадэс - Dрево

Я знал: сейчас они скажут, что всё в порядке, что мне снова привиделся сон. Надо выпить лекарство и пригласить доктора. Да, малыш помешался, наслушавшись всяких басен. Какие-либо попытки отыскать следы этого человека ни к чему не приведут. Ханс и Агнет спровадят меня к священнику. Но все гораздо серьезнее, дорогие мои родители. Все предельно серьезно. С той ночи я больше не смогу нормально спать. Вы ничего не знаете. Нет, совсем ничего.

Решительно взяв меня за руку, Ханс отер вспотевший лоб. Он был одет, как днем, я не сразу заметил его пыльный жилет.

– Ты его снова видел, да? – спросил он, переводя дыхание. – Нет, Агнет, молчи! Хватит уже с меня!

Мужчина отдалил ее рукой от постели.

– Я говорил, малыш… Мы только временно с тобой, понимаешь? У тебя другой отец. Я лишь забочусь о тебе, но хозяин он. И как скажет, так и будет. Скоро ты станешь очень умным и грамотным.

– Граф – богатый человек, сынок, – тихо отозвалась мать, вытирая глаза. – Ты не можешь всегда жить в такой нищете.

– Мужайся. Не надо хныкать, – кивнул Ханс, тряся меня за плечи. – В тебе его кровь. Я мало знаю… Кто мы такие, чтоб ставить нас в известность? Но то, что ты будущий владелец Дункельбурга, готов клясться головой.

Я не мог постичь всей важности нашего разговора. Эти люди были для меня родными. Каждый раз, как на землю надвигалась ночь, начинались мои новые мучения. Я до смерти боялся темноты, мне мерещились разные жуткие твари, постоянно болела голова, а во сне являлось прежнее демоническое наваждение. Справиться со своими кошмарами у меня не получалось. Врач Хайцит выписал целую гору лекарств, но каждую ночь я видел ледяные глаза и черные тени. Просыпался с дикими криками и бегал по комнате, как умалишенный. Доктор сказал, что симптомы моей болезни похожи на лунатизм, однако ночные видения сопровождали меня вне зависимости от фаз вечернего светила, а значит недуг носил другой характер.

Поняв, что современная медицина бессильна, хотя Ханс верил в ее всемогущество и даже – неслыханное дело! – возил меня в Кобленц к одному известному врачевателю, мы с Агнет отправились к священнику. Как и всех в ту пору, меня крестили и водили на разные службы, требуя принимать участие в церковных обрядах, в которых я мало разбирался, так что никаких проблем с нечистым духом, якобы временами посещавшим тело ребенка, возникнуть не могло. После омывания в святой воде мне стало несколько спокойнее, и пастор пообещал, что скоро я избавлюсь от дурных видений, если научусь искренно молиться и внимательно слушать его по воскресеньям. Зато преподобный Гектор перешел на брань в адрес какого-то мужчины, узнав о моем состоянии. «Говорил же я, что нельзя так поступать с чадом! „Я не готов стать отцо-о-ом, мне никто не ну-у-ужен!“ – тянул колоритный представитель духовенства, растопырив пальцы и выпучив глаза. – „У меня земли в Валахии, я слишком занят для этого!..“ Безумец! Поручил бы дело церкви, а не этим глупым дуралеям!» Он визжал что-то еще: о наследстве, исповеди, смертном одре и грехах, но я не запомнил всех его жарких речей. Никогда раньше Гектор не представал передо мной в столь возмущенном виде. Испугавшись его нападок, священника сторонился даже сильный Ханс, а Агнет снова заплакала.

Страхи разрастались и терзали бесконечно. Мать тайком отвела меня в дальний лес к прославленной в наших землях знахарке и прорицательнице. Старуха жила совсем одна посреди чащобы в ветхом домике, была незрячей, ни с кем не разговаривала, но если кто приближался к ее владениям, она высовывалась в окно и требовала, чтобы ее оставили в покое. Так случалось с плохими людьми, как называла их данная особа, у которых была черная душа и проступки обременяли их путь. Своим же соседям, доброму люду, она часто помогала дельным советом, заговором, снятием порчи или языческим благословением.

Мы беспрепятственно подошли к покосившемуся от времени домику. Ясновидящая медленно спустилась с ветхого крыльца и прошамкала:

– Да, дорогуша, нелегкое дело привело тебя сюда. Ты хочешь знать, что с мальчиком твоим будет, и как излечить его от беды, обрушившейся на дом ваш. Знай же, знай же, се есть проклятье, древнее, подобно роду, из которого он вышел. И не ему решать, принять проклятье или отречься от него, как не может человек корни свои изменить. Однако воспримет же он его, как должное, или иначе поступит – это на всю жизнь его повлияет…

– Проклятье? – прошептала Агнет в испуге.

– Много испытаний на пути его ждет, – продолжала старуха. – То бич Божий или рука дьявола? Как посмотреть… Пусть отца своего простит, может, и поймет чего.

Она резко развернулась и хлопнула дверью.

– Он приходил сюда… – заметила женщина, покачав головой. – Конечно, приходил…

Через две недели Лёйтесдорф накрыла волна тифа. Те, кто был слабее остальных, неминуемо погибал. Есть стало совсем нечего, и люди зачастую сходили с ума от голода. Тогда же в дом Эверсбахов снова пришла смерть. Умер один из моих кузенов, сын спившегося Йозефа. Не успел я понять, что произошло, как тяжело заболел Ханс. Вскоре мы лишились дорогого, бесконечно любимого человека. В мои восемь я был не очень умен и считал, что, возможно, уйти на тот свет не так уж и плохо – все о тебе говорят, вспоминают, оплакивают, жалеют – о, столько внимания! Ты сразу становишься самым хорошим, тебе прощают все шалости, перестают наказывать, бить, обзывать. Вдруг обрушивается справедливость. «Если бы хоть раз увидеть его! Я бы тогда не подумал… не делал…» Поэтому гибель отца не тронула меня так, как Агнет. Я не был способен поддержать ее, не умел этого. Сострадание еще только отыскивало дорогу к моему сердцу. У меня не получалось по-настоящему сопереживать горю. Я рос один, занимался всякой ерундой и мир вокруг казался… сказочным. Выдуманным. Не настоящим. Друзей у меня не появилось, я разочаровался в них. Несчастный оставленный мальчик, что слонялся туда-сюда, стуча в каждый дом, чтобы хоть где-то найти родственную душу, понимание. Но все было тщетно. Я не мог кому-то открыться, хоть и замечал, что со мной что-то не так. Это неправильно, когда ребенок ни с кем не выстраивает доверительных отношений. Когда он боится быть собой.

Один раз, словно ударенный по голове, я вышел на дорогу, ведущую в Фар, и отправился по ней в Нойвид к родственникам. За те дни я даже ни разу не заплакал, не сказал ни одного слова, просто не мог уместить в себе мысль, что теперь на свете из Эверсбахов есть только один я и Агнет. Мы были очень привязаны друг к другу, я не представлял и дня, чтобы провести его в разлуке с ней. Когда неприятная ломота сдавила мое плечо, пришлось оглядеться. Круглый, опрятно одетый господин с усами тряс меня из всех сил.