Людмила Дегтярь - Грозный – Василий Блаженный. Истина-весть

На ее глаза вдруг набежала тень, нервно задрожало веко, и она нахмурилась, вероятно, вспомнив что-то грустное. Горестно вздохнув, Лукерья произнесла сухо:

– Твой батюшка, царство ему небесное (она перекрестилась), пока не испохабился, тоже был предупредительным ко мне.

Василия передернуло от откровенного признания, побагровел, но сдержался.

Оторвавшись от украшения, Лукерья замкнулась, мысли ее унеслись далеко. Оцепенев, угрюмо уткнулась в бронзовый канделябр, словно надеялась выудить из него укрытые от нее истины. Шуйского невольно пронзил холодок: «О-о-о, тетушка, как изваяние».

Но вот глаза тетки оживились, словно она смахнула с головы липкий густой туман. Тень ушла из глаз, забегали искорки. Повертев ожерелье перед глазами, аккуратно убрала в коробочку. Весело посматривая на племянника, поинтересовалась:

– И все же, Вася, сознайся, случайно ко мне явивши?

Василий покраснел. «Как бы, не так! Женка надоумила!» – промелькнуло у него в голове.

– Толи вспомнил, что у меня ноне День рождения?

Лукерья обожгла его глазами, тайно надеясь на сердечную доброту племянников и не рвущуюся корневую связь.

Шуйский всколыхнулся: «А ведь мог вспомнить – прежде этот день отмечался пышно! И это было бы кстати. Ан, нет… не вспомнил».

Из-за возникшей вражды памятные дни померкли.

Смутившись, Василий растерялся. Хотел соврать, не смог. Она поняла, добродушно рассмеялась.

– Случайно… Дак и ладно! Хорошо, что не сбрехал, – произнесла Лукерья шутливо. – Похоже, тебе подсказали на ушко мои ангелы!

– Выходе, они! – улыбнулся Василий. – Дарьей кличут, – добавил тихо, чтобы тетка не расслышала.

– Ку-у-ушай, Вася! Я буду долго вспоминать, как ты гостевал у тетушки. Теперички вы редкие гости.

Слуги подали горячее: щи с говядиной, лапшу с фазаном. Шуйскому подлили медовухи. Выпил. Поспешно похлебал щи и тут же лапшу. А тут уже подали жаркое, тушенное в печи, говядину с фасолью, фазана в горшке с разными травами, индюка с яблоками и черносливом, запеченного осетра в моркови и кореньях, маленькие варенички… Помимо того выставили несколько иных блюд, которых ему не доводилось есть.

Все подавалось на изысканных блюдах, имело неописуемый вид и вызывало тягу обязательно отведать то или иное кушанье. Аппетитный запах сытной пищи витал по горнице, уводя от суетных мыслей, подталкивая углубиться в трапезу. От предвкушения аппетитной еды, давно не пробованной, у Шуйского закружилась голова. Обливаясь потом, Василий приступил к тушеному в горшке фазану с овощами.

– Сма-а-а-чно-о-о, – слащаво проронил он. Затем приступил к другому блюду. А после черпал из разных чаш, уже не осознавая, что за блюдо. Осилив бедро индюка, передохнул.

– Кушай, Вася, не стесняйся!

– Тетушка, не могу показаться непочтенным, – с набитым ртом промычал Шуйский, потянувшись за пирогом.

– Я рада, что угодила…

– Ох, как же отменны пироги! Пожалуй, хлебну морса…

Василий Васильевич ощущал, что насытился сверх меры, но хотелось отведать еще и жаркого, и ломоть осетра маячил перед глазами… Да еще ухватить и из других чаш.

– До-о-обренько у тебя стря-я-а-апают, – отдуваясь, выпалили он, вытирая рушником жирный подбородок.

– В моем доме готовится по старинным рецептам знатного рода… ханов Шуйских! – горделиво подчеркнула тетушка Лукерья.

– Вкусно-ти-ща! – с затаенной завистью Василий оценил обильно-сытное угощенье тетушки, невольно сравнивая ее стол со своей скудной едой.

– Все, уйди! – строго велела Лукерья прислужнику. – Коль понадобишься, кликну!

Помолчали. Насыщались пищей. Пили. Лукерья – глоточек. Василий – кружку. Каждый думал о своем. Но вероятнее всего об одном.

– Вася, я догадываюсь, зачем ты пожаловал, – нарушила тишину тетушка.

Василий напрягся. Сытная пища и медовуха ударили в голову и не давали сосредоточиться.

– Тако я по пути, то есть… чисто проведать…

– Ага, как же! – усмехнулась Лукерья. – Прижало, вот и… Дружок, хочу тебе сказать, напрасно!

Шуйский поперхнулся, закашлялся. Отдышавшись, вытер рукой навернувшиеся слезы.

– Почему? – стараясь скрыть разочарование, промямлил Василий Васильевич, уставя в тетушку Лукерью неустойчивый от медовухи взгляд.

– Потому! – недобро съязвила. И тут же добавила, оглушила: – Тому причиной ваш батюшка. Нет прощения подлому губителю знатного рода Шуйских!

Василий же, вдруг осмелев, взорвался:

– Обобрала моего батьку и норовишь оставить нас с братом в сермяге!? – выпалил он.

– Что!? – вспыхнула Лукерья. – Ты в своем уме?!

– Сквалыжница! Донага обобрала! Совести ни на грош! В нищете перебиваемся с Иваном! Срам какой для Шуйских!

– Вася, ты спятил? Как с цепи сорвался, – опешила Лукерья. – Нет моей вины. Я вас не оббирала! – убежденно урезонила она племянника.

– Ой, ли, тетушка?! – загремел Шуйский. – Все как есть – донага! До нитки!! Видать, прилащилась до деда! Уговорила его отвалить все тебе! А теперя совесть мучает? Печешься, чтобы монахи отмолили твои подлые деяния?! – налетел он на опешившую Лукерью.

– Осторожней с осуждением!

– Знай, наши слезы выльются тебе! Погоди!

– Крест с тобой! Смолкни! – властно велела тетушка.

– Не стану молчать! Не закроешь мне рот! – зло кричал он. – И то! Монахи хапнут поместья, так, поди, станут молить-отмаливать твои грехи! Однако попомни: та земля не пойдет им добром! Да и твоей душеньке не сладко будет на небе!

– Василий, окстись! Перестань! – крестила его Лукерья, пытаясь угомонить разбуянившегося племянника.

– Никто тутко не баил правды?! – надрываясь, вопел Василий, выплескивая из души накопленные обиды. – Скажу! Послушай! Теперя все одно!

– Окстись!! – разгневалась тетка, приподнявшись.

– Обобрала!

– Выслушай!!

– Чаго мне слушать?! Обобрала! – свирепел Василий.

Не сдержавшись, Лукерья плеснула из ковша ледяного кваса в лицо племяннику.

– Гуторю, выслушай!!

Она с таким гневом вперлась взглядом в Шуйского, что тот невольно осел, неловко вытирая распалившееся лицо рукавами.

– Вы-то сами, родня, почто прежде не тревожились? Отчего ни разу не забрели ко мне выведать, отчего дед так поступил с наследством, – выговаривала она, гневно сверкая потемневшими глазищами. – Не подмывало вас дознаться, что произошло меж родней?

– Отчего же!? Свербело прознать! – воспламененно огрызнулся Василий. И, потухая, добавил:

– Сбирались. Да токмо, как идти в чужой огород с расспросами?

– В чужой?! – пораженно взвизгнула она. – Се не чужой! Се родовой! Се кровный! – выплескивала Лукерья, разгневавшись.

Василий Шуйский и тетушка Лукерья встретились взглядами. Василия даже качнуло от дикого гнева, бушевавшего в ее глазах. Невольно вздрогнув спиной, смущенно отвел взгляд.