Людмила Дегтярь - Грозный – Василий Блаженный. Истина-весть

– Не ведомо тебе, Вася, кем бы стали Шуйские, коль твой батька не встрял бы в мои дела! – с горьким сожалением произнесла она и горделиво подняла голову.

Василий растерялся. Он вдруг вспомнил, что батюшка всякий раз категорично уводил от разговора о дедовом наследстве, начиная злиться и поносить тетку. И если встревала мать, разгоралась ссора. Родители тогда запирались в горнице, и до слуха братьев долетали лишь отдельные непонятные словечки. Так или иначе, истина укрывалась. Василий и Иван так и не могли докопаться до сути.

В душе Шуйского все так же кипело, но сквозь пыл горечи он знал наверняка, что за недосказанностью родителей скрывалось что-то важное. С пронзительной ясностью Василий осознал, что именно сейчас ему откроется тщательно укрываемая в их доме тайна: причина давнего семейного разлада, приведшая семью Шуйских к расколу. Как провинившийся песик Василий вопросительно уставился на тетушку:

– Тетушка, я тута сгоряча нагородил лишнего, – виновато загундосил он. – Прости уж… Сказывай! Не таи!

Лукерья скользнула пристальным взглядом по лицу племянника и едко усмехнулась. Неторопливо нацедила в чашку Василия ледяного кваса из ковша.

– Накось тебе. Остудись. И не кипятись почем зря.

Шуйский выпил. В голове немного прояснилось. Она же выпила медовухи и повернула к Василию распаленное стычкой лицо, вдруг изменившееся до неузнаваемости, отразившее давнюю горечь.

– Тако слушай! – в глазах гнев вперемешку с горечью. – И пошевели мозгами, прав был дед, али нет! – настоятельно изрекла Лукерья.

Тетушка поспешно вытерла краем передника вдруг хлынувшие из глаз слезы и начала говорить глухим, прерывающимся от страданий голосом:

– Се уже забыто, а многим и не ведомо. Ох, какое же приключилось горюшко…

Лукерья вдруг заголосила, завыла тихо и надсадно. Василий Васильевич поежился: вот уж зацепил! Однако заставил себя терпеливо ожидать. Ясность еще не наступила, но в голову прокралась четкая мысль: узнав скрытую тайну семьи, он де попытается исправить положение!

От возникшего напряжения и ожидания в груди поднялось волнение: сколько времени он стремился дознаться до причины отвержения знатным богатейшим дедом его отца, да фактически всей их семьи, не удавалось! И вот эта тайна перед ним – у тетки на блюде!

Тетушка Лукерья никак не могла успокоиться. Выплакавшись, произнесла глухо:

– Все связано с государем Василием.

– А!? Те-е-е-етушка! Великий хан тут при чем?! – удивился Шуйский.

– Да он в нашей истории главное лицо! – с невероятной горечью воскликнула Лукерья.

– А можно подробней?

– Знай, племяш, Великого хана не обойти! – недобро заметила тетушка, словно плеснула кипятком и неторопливо повела рассказ: – Началось с того, что государь Василий, намаявшись неудачным браком с легкомысленной и ветреной женушкой, от которой не дождался детей, выпроводил ее в монастырь. А став вновь холостым, стал приглядывать среди княжеской и ханской знати новую партию. Невест выставили ему – будь здоров! А он все не мог определиться: всякий раз находил в девице изъян.

– Это когда же было-то?

– Да уж годков с десяток… или более того. Помню, Великий хан ненароком заехал в нашу усадьбу обговорить с мужем нужное дело. Муж пригласил его в дом, да Василий Иоаннович отказался, сославшись на занятость. Мы с Авдюшей хлопотали на летней кухне: перебирали с девками малину на варенье. Авдюша решила угодить почетному гостю да поднесла ему малинки. Тот отведал, да вдруг развеселился, согласился остаться на обед, отказавшись от срочных дел. Мы и не поняли тогда причину перемены его настроения, а дело-то оказалось самым важнецким! Василий Иоаннович приметил нашу дочь – красавицу Авдотью.

– Дак, она же, – промычал Шуйский, – бают, давно в монастыре…

– Се случилось до монастыря, – горестно заметила Лукерья.

– Из всех выбрал Авдотью?! – заинтересованно проникся Шуйский. – То бишь, сначала выбрал, а потом оставил? Ведь у них не сложилось!

– Не раздумал.

Плеснув в ковш кваса, Лукерья испила, неторопливо вытерла губы фартучком. Василий же был нетерпелив.

– Тетушка, право, мне интересно!

– Слушай, – изогнув брови, жестковато взглянула она на племянника, заставляя принять ее правду, а не ту, которую вероятно он слышал от отца: – Вася, я не нахваливаю дочь, но это сущая правда: Авдотья в ту пору была писаной красавицей, нрава доброго, учтива, приветлива, скромна, трудолюбива.

– Я помню кузину совсем молоденькой: девушка была прехорошенькой!

– А как вошла в девичество, ровни ей не было! Да. И помимо прочего, Авдюша была обучена грамоте, что было редкостью.

– Гляди ты, какова кузина! И кто же надоумил ее на учебу?

– Отец. Да и Авдотья проявила усердие, интересовалась разными науками, много читала и могла составить беседу любому человеку. Государь был поражен ее умом и дельными рассуждениями и принялся обхаживать дочь.

– Чудеса! Что я слышу? Государь все же влюбился в кузину?!

– Влюбился? Какое-то слово ветреное… Великий хан Василий прикипел к Авдотье! – произнесла тетка и вновь умчалась воспоминаньями, изредка вытирая набегавшую слезу.

– Вот новость… – промямлил взбудораженный Шуйский, силясь настроить себя на восприятие давно ожидаемой истины. – Вы продолжайте, продолжайте, тетушка! Теперь и еда не идет! – пробубнил он, отодвигая блюдо.

– Меж тем Великий хан стал наведываться к нам чаще и чаще, а там и вовсе зачастил. Мы заметили, что дочурка засветилась счастьем! – полился рассказ Лукерьи, оживляя ее глаза. – Виделись они часто с Василием Иоанновичем. И всегда им было о чем поговорить, а то Авдюша пела, хан подыгрывал на домбре. Великому хану по государственным делам частенько приходилось выезжать в другие уезды. И он взял прямо-таки в привычку всюду возить с собой Авдотью. Не редко случалось, государь приглашал Авдотью в Кремль, где неотложно нужно было решать дела. Так она помогала ему: читала челобитные, разбирала прошения князей и другие тяжбы. Вела отписки.

– Ничего не понимаю, – воскликнул пораженный Шуйский, – что же произошло? Что разлучило их?

– Узнаешь. – сухо заметила тетушка Лукерья и продолжила: – Поведаю все без утайки! В ту пору у нас все закрутилось, враз изменилась жизнь! В нашу усадьбу поплыли царские подношения от хана: ко двору доставляли тюками добротные ткани, везли тонкую заморскую посуду, были пожалованы ценные меха, гнали скотину. Чего только ни жаловал Великий хан! Нам был упрочен в Первопрестольной почет и уважение от знатных особ! Да и от посадских и мещан стали принимать поклонение – известно, вести мигом разносятся по граду! По правде сказать, то было красное время! Счастливое!