Людмила Дегтярь - Грозный – Василий Блаженный. Истина-весть

– Жар ист нихт вредить! Брюшина ист вредить! – авторитетно изрек худосочно-высокий немец-врачеватель.

– А я гуторю – огневица! Чаво спор заводить!? Огневица!

– Будя! Будя вам! Не шумите! – одернул спорщиков пожилой мужчина, одетый в грубый кафтан и рубаху из холста. Его добродушное лицо с мягкими чертами, выцветшими глазами и бровями выделялось русской древностью. Сказывали, что сей дедушка известный знахарь-травник.

Через плечо у знахаря висела дорожная торба, заполненная сушеным разнотравьем. Трава постепенно заполнила слащаво-дурманящим запахом весь холл.

– Разыгралась желчь!

– Какая желчь? Видели его язык? А веки? – лекари продолжили спор.

Травник решительно махнул рукой и возвысил голос, веля спорщикам умолкнуть.

– Угомонитесь! Послушайте меня! Отравлен Великий хан Василий. – неожиданно убедительно изрек травник, строго глянув из-под сдвинутых бровей на лекарей, а затем перевел взгляд на князей и бояр. В глазах травника и на его лице выразилась скорбь.

– В первые сутки нужно было давать настойку травы «Стоглав» в большом количестве – нутро промывать. Жар бы не поднялся и все бы обошлось. А на вторые, третьи сутки – нема толку!

– Отра-а-а-авлен?! – пошелестело по толпе.

– Не страшатся, ироды, греха! – осуждая негодяев, громогласно бросил он в толпу знати упрек. – Забывахом Бога и не…

Но его оборвал тот, кто толковал про желчь:

– Тако предположение не доказуемо! У хворого язык не…

– Кх-х… Великий хан Василий отравлен. – угрюмо отрезал травник. – Пена не перестает ийти. Тако уж намаялся страдалец…

Пробившись через скопище знатного окружения, травник направился на выход. Мордвин последовал следом, пытаясь его переубедить.

– Отче, отравление не выражено, оно… Не гоже вести таковые речи, коль… нет уверенности!

Бояре и князья невольно потянулись за лекарями.

– Знахари! Стойте! – расстревожившись, Михаил Захарьин окликнул уходящих. – Сказывайте, как сейчас Великий Отец? Толком ведь ничего не сказано!

Знахарь-травник остановился.

– Плох Великий Отец. То бредил, то кликал жену. К обеду полегчало, приспнул, – с неподдельным состраданием заговорил он. – А вы на что надеялись? Хоть бы ханшу Елену кликнули! – бросил травник отрывисто, словно сердился на кого-то.

– И впрямь, где Великая ханша?

– Поди, молится…

Помолчав, травник добавил:

– Ишо плакал… государь. Молча… кх-х… Слеза не высыхала…

Сказанное травником смутило многих, у некоторых повлажнели глаза.

– Службу-то правили? – встрял кто-то из бояр.

– Правили, – ответил лекарь. – И всенощную правили, и утреннюю, и досе… читается молебен.

Потоптавшись, нескладно раскланявшись, лекари направились из приемной горницы.

– Погодьте уходить! – спохватившись, воскликнул брат государя Андрей Иоаннович.

– Кто-нибудь остался подле хворого? Аль, все ушедши?

– А то как-жа! Остался Егорий-аптекарь. Кх-х… Мы-то блюли всенощную.

Лекари удалились. В приемной горнице стало тихо: знахари ввели людей в душевное смятение. Но вскоре гости загомонили, неподдельно сокрушаясь.

– Похоже, и впрямь государь отравлен…

– Вот горе-то!

– Как рука поднялась?! Душегубы!

– Тута не душегубство, а зверство! Как можно такое сотворить?! Великий Отец у нас не привередливый…

– Кому Василий Иоаннович не угодил?

– Скажешь, мало мерзавцев? Кому пригож, а кому и лих!

Однако Великий хан Юрий Иоаннович не впадал в уныние, он верил, что произойдет чудо. Пока Василий был жив, жила надежда, что все обойдется. «Нужно верить! Брат пересилит хворь! Случается же чудо!» – не уставая, твердил он себе.

Горе сковало душу Великому хану Андрею Иоанновичу и забилось горькой птицей, требуя выплеснуться криком, эмоцией, жесткой силой. Он невольно провел рукой по груди, словно пытаясь сбросить тяжесть. Куда там! И от сдерживания кричащих чувств, в горле Андрея Иоанновича сдавило и запершило.

– Неужели потеряем брата? – опечалившись, прошептал он.

Нечувственными ногами Андрей Иоаннович поплелся к широкой лавке и тяжело сел, поникнув телом и душой. Юрий Иоаннович пошел следом.

– Э-э! Погоди горевать! Авось, обойдется! – дотронулся рукой до его плеча Юрий Иоаннович. – Даст Бог, выдюжит брат! Он всегда был крепок!

– О чем толкуешь, братец?! Я не ребенок, понимаю… И крепкого свалит отрава! – горестно заметил Андрей Иоаннович.

– Не печалуйся, брат. Нужно верить! Верой поддерживать хворого!

Братья Шуйские затерялись в скученности людей. Однако Василий Васильевич Шуйский выделился: он вдруг принялся причитать:

– Ой-ей-ей! Как жаль, как жаль Великого Отца! И за что такая участь у него?! Мы всегда почитали государя! Ах, несчастье!

– Не дай Бог, дознаются, – немыми губами шепнул всполошенный Иван Шуйский, испуганно рыская глазами по боярам и князьям.

– Молчи. – шепнул Василий Шуйский, коротко и жестко дернув Ивана за рукав. – Еще раз пикнешь… – шикнул он на брата и вновь громко запричитал: «Ему бы жить да жить еще! Вот несчастье!»

Братья Шуйские, изобразив на лицах скорбь, приняли вид кротких овечек. И все же у Ивана Шуйского терпения хватало не на долго:

– До-о-ознаются! У меня чу-у-уйка, – вновь затревожился он.

– Ну, ты, гад! – устрашающе округлив глаза, брякнул Василий, а громче принялся скороговоркой торочить:

– Брат, видишь, как оборачивается! Плох государь! На кого оставит Великий хан Московию? На сынка-кроху? Ох, горюшко…

Василий Шуйский поспешно скользнул глазом по сторонам – никто не глядел в их сторону, людям было не до них. У Василия Васильевича отлегло от души. Да не совсем! Брат не владел собой, приходилось держать его под контролем.

Великий хан Юрий Иоаннович Дмитровский, оглянувшись на бояр, толпящихся перед опочивальней государя, скользнул взглядом по их лицам. Приметив, что на них изредка поглядывали, стараясь подслушать, потянул брата в сторону.

– Отойдем.

Братья отошли в глубину горницы. Юрий Иоаннович тихо спросил:

– Андрей, не знаешь, как ханша Елена? Печалуется?

Андрей Иоаннович полыхнул на Юрия глазами. Осуждая невестку, отрывисто бросил:

– Токмо на людях!

– Брат, прекрати!

Андрей Иоаннович усмехнулся:

– Нынче я случайно застал Елену в трапезной, оживленно болтающую с модисткой!

– Не суди. Такого обращения требует долг. А на душе, поди, у нее «кошки скребут».

– Какие там «кошки»!? – полыхнул Андрей Иоаннович. – Тама другое…

Андрей не принимал лжи и лицемерия. Он горько переживал недомогание брата и жаждал видеть в поведении невестки сердечность и участие.

– Андрей, оставь…

– Как можно? В глазах Елены сияла радость! – насупился Старицкий.

– Брат, ты не вгляделся, – настойчиво одернул его Юрий Иоаннович. Сам же был наслышан о поведении невестки, собираясь открыть все государю Василию. Однако подходящего случая не находилось.