Андрей Брыксенков - Гардемарины. Ломаные грани курсантства

Барсуков стал считать, что Россией десятилетиями управляли безголовые Органчики, Стаканчики, временщики, начисто при своих увлечениях охотой, коллекционированием машин, дегустацией спиртных напитков, забывших завет Государя императора о двух верных союзниках России.

В девяностые флот натурально загибался. Денег отпускаемых на флот едва хватало на прокорм экипажей. Ни о каких походах или боевых учений и речи не было.

«Ну ничего, – думал Барсуков, – появится и у нас умный, долговременный правитель, настоящий хозяин земли Русской, при котором страна по своему благоустройству превзойдет разные там Швейцарии и Норвегии».

Барсуков встряхнулся, усмехнулся: «Правильно говорят украинцы: «Дурень думкой богатеет».

Восьмёрка

Константиновский равелин

В сонные кубрики ворвался противно-мажорный сигнал побудки, дополненный распевным голосом дежурного офицера:

«Команде вставать!.. Койки вязать!.. Укладчикам коек по сеткам!»

Лешка Барсуков торопливо вывалился из подвесной койки. Корабль был старый, ещё дореволюционной постройки, поэтому рундуки в кубриках отсутствовали и матросы спали в подвесных койках. Барсуков уложил в плотную парусину пробковый матрас, пробковую же подушку, простыню, одеяло, обращая все это в туго зашнурованный валик длиной чуть больше метра. Спешил Лешка не зря. Он как раз и являлся укладчиком коек курсантской роты, которая проходила свою первую морскую практику на учебном корабле Черноморского флота.

Кинув связанную койку на плечо, Лешка запрыгал по трапам наверх на правые ростры, где и размещалось его сеточное заведование. Вскоре стали прибывать с койками его сокурсники. Он принимал койки и аккуратно укладывал их в сетку. Правильно уложенные койки за день хорошо проветриваются, а в случае, если, не дай бог, корабль потонет, легко всплывают и уцелевшие матросики, уцепившись за них, могут до двух суток держаться наплаву, ожидая помощи.

Укладывая койки, Лешка с восхищением бросал взгляд то на панораму солнечного Севастополя, то на корабли, стоявшие на рейде, то на строгий силуэт Константиновского равелина.

Рейд Севастополя в наши дни

Погода была блеск! Солнце Черноморья – это не застенчивое ленинградское солнышко. Черноморское солнце – это термический трудоголик. Оно начинает шпарить с раннего утра. Купаясь в его лучах, Лешка размечтался: «Было б очень чудненько заступить сегодня дневальным по шлюпочной стоянке или уйти на баркасе в ближайшую бухточку для его помывки». Это ж какое счастье слинять с корабля и весь день купаться, ловить крабов, загорать. Особенно интересно было ловить крабов. Ближе к вечеру разводился костерок на котором выловленные крабы превращались в отменную закусь к красному вину закупленному на местном рынка. Однако эти сладкие мечты так мечтами и остались.

При разводе на работы старшина первой статьи Федорчук нарядил Барсукова и еще одного курсанта на очистку квадратной крышки люка, что вел в помещение резервного дизель генератора. Несмотря на активное использование стальных скребков и проволочных щеток, работа по освобождению люка от плотных наслоений шаровой краски двигалось медленно. Часа через полтора появился Федорчук. Он хмуро посмотрел на работничков и спросил:

– Сестель сделали?

На флоте полно разных необычных терминов. Многие из них уже были знакомы Лешке. Но некоторые названия он еще не знал, например, такие как стаксель, мусинг, лисель, а вот теперь еще и сестель. Лешка честно признался:

– Нет, сестель мы не сделали. А нам его никто и не давал делать.

Федорчук нахмурился еще больше:

– Я вас русским языком спрашиваю: вы только сестоль и сделели?

До Лешки дошло! Сестоль – это не предмет! Сестоль – это просторечное слово, соответствующее наречию столько. До Лешки дошло, но он решил повалять дурака:

– А какой он сестоль? Деревянный или железный?

– Шо?

– Сестоль, спрашиваю, длинный или короткий?

– Ну, ну. Давай повыёживайся. Завтра я побачу як ты будешь выеживаться у третьем кохфердаме.

Что такое коффердам, Лешка уже знал. Так на флоте называют пустые отсеки, разделяющие цистерны с разнородными жидкостями. Любой коффердам должен быть чист и сух. Федорчук посчитал, что подошло время подновить, подкрасить стенки третьего коффердама. Для этой цели он выделил трех курсантов, в том числе и Барсукова. Им были выданы кисти, кандейки и канистра с нитрокраской. Обеспечивающему матросу Федорчук наказал просунуть в горловину коффердама гибкий раструб вдувного вентилятора, снабдить курсантов переносками, а самому находиться возле горловины и регулярно интересоваться самочувствием «маляров».

В БЧ-5 самая гадкая работа – это очистка от мазутного шлама нефтяных цистерн. Люди вылезают из душного, темного, слизкого чрева страшные, как черти, с красными глазами, в мазуте с головы до ног и злые-презлые. Воистину, очень паскудное занятие! Но и покрасочные работы в замкнутом помещении – тоже не сахар.

Как только курсанты разлили краску по кандейкам, так сразу шибанул им в нос резкий запах ацетона. Но это не обеспокоило работников: вентилятор же функционирует. В начале работа шла хорошо. Один курсант красил левую переборку, другой – правую, а Лешка растирал краску на подволоке. Обеспечивающий время от времени просовывал голову в горловину и весело вопрошал:

– Эй, салаги! Вы еще шевелитесь?

– А, как же! – отвечали салаги.

Но постепенно «маляры» стали дуреть: очевидно вентилятор был слабосильный. Они двигались, как пьяные. Ляпали краску, куда надо и не надо. Пытались, сдуру, закурить. Кое-как закончив работу, курсанты с трудом поднялись по скоб-трапу к горловине, при помощи обеспечивающего вывались на палубу и, беспричинно хихикая, поковыляли в свой кубрик. Там они прямо в измазанных робах растянулись на рундуках и отрубились. Очухались бедолаги с головной болью и тошнотой. Лешку вырвало. С тех пор он не переносил запах ацетона.

До конца практики Лёшка был зол на Федорчука и старался не попадаться ему на глаза, опасаясь как бы тот не нарядил его ещё на какую-нибудь гадкую работу. Но у старшины и без Лёшки забот было полно.

Отвращение к ацетонному запаху осталось у Лёшки на всю жизнь, что помогло ему не спиться в гадкие девяностые. В то время дешевую водку производили так, что она отдавала ацетоном. А отчего ей было не отдавать если делали её, например, в Киришах на нефтеперерабатывающем комбинате. Вот ведь до чего докатились. Вместо благородной «Московской особой» стали выпускать какую-то «Тигоду»