Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Часть первая. Том второй

– Прямо, – Марфа замолчала, увидев его глаза.

– С тобой, как с рысью, – он прищурился, – заснешь, а ты горло перервешь, и не оглянешься. Но мне нравится, – атаман шлепнул ее, – у какого мужика рысь под рукой, окромя меня? Даже у государя и то нет.

Наложив засов на дверь, Марфа стала собираться.

Ермак осадил вороного коня у ворот белокаменного Серпуховского кремля. Крашеные охрой крыши блестели в полуденном солнце. Под холмом лениво текли Серпейка и Нара. Тишина стояла вокруг, только жужжали мошки да шелестели истомленные засухой листья на деревьях.

Атаман заколотил рукоятью сабли в тяжелые ворота.

– Спят, сволочи! – выругался он: «Хоша бы у них татары под стенами стояли, им все равно!»

– Чего орешь? – ворота приоткрылись: «Нетути государя, не дошел еще сюда».

Ермак сжал зубы, чтобы не выматериться по-черному. Как и предсказывал Матвей Вельяминов, сорокатысячное татарское войско, обойдя засеки на Оке, переправлялось через Угру.

Матвей остался с передовым отрядом на западном фланге рати, единственной сдерживающей наступление хана.

– Семь тысяч, – Ермак развернул коня: «Лучшая тысяча у Матвея, под ним и дружинники мои, но ведь их сомнут и не заметят».

– Суки, – громко сказал атаман: «Суки поганые, что они тащатся-то!». Пришпорив жеребца, он что есть мочи поскакал на запад.

Поднявшись в стременах, Матвей увидел на горизонте темную полосу. Она ширилась, приближаясь. Вельяминов потянул саблю из ножен. Обернувшись к воинам, он заставил себя улыбнуться:

– Ежели хоша настолько, – он раздвинул пальцы, – их задержим, то государь с подкреплением подоспеет. Поэтому стоять насмерть, как предки наши на поле Куликовом, и да поможет нам Бог.

Матвей вспомнил, что с князем Дмитрием Ивановичем они родственники. Матушка его была тоже Вельяминова: «Помоги мне, – попросил Матвей, – одной мы крови».

Пыль поднималась меж ратями, легкая, пахнущая полынной горечью степная пыль. Слышался дробный стук конских копыт.

– Что там? – тяжело дыша, спросил Ермак у сотника, указывая на заходящее солнце. Войско стояло тихо, только иногда ржали лошади.

– Боярин Вельяминов там, – сотник перекрестился: «Долгое время нет их, вдруг задержал он татар?».

– Задержал, – отозвался атаман, – но зазря смерть ихняя, нет полков людей государевых, не подошли еще.

Воин побледнел: «Что же теперь будет, Ермак Тимофеевич?»

– Бой будет, – Ермак вгляделся в татарские стяги над головами всадников. Холмы к западу от равнины, где стояло русское войско, почернели от подходящей рати.

Он очнулся на исходе ночи от света факела.

– Живой, – хмуро сказал Ермак, ощупывая его разбитую голову. Атаману перевязали плечо, на тряпке расплывалось свежее пятно крови. Щеку пересекал свежий рубец, от края губ до уха.

– Ему я голову снес, – атаман заметил взгляд Матвея: «Что у тебя еще?».

– Иван Васильевич где? – спросил Вельяминов пересохшими губами.

– Ушел к Ростову, – Ермак помолчал, – твари, люди государевы, разбежались, едва тысяча от них осталась. Рука у тебя сломана, Матвей.

Вельяминов с грустью посмотрел на труп гнедого, упавшего всей тяжестью на его руку.

– Хороший конь был, – вздохнул Матвей: «Помоги мне встать-то».

Ермак поднял его. Вельяминов еле сдержал крик боли: «Кажется, ребра треснули».

– Я тебе голову замотаю, – пообещал Ермак, – а в Серпухове гляну, что там. Ты в седле удержишься?

– Что мне еще остается? – усмехнулся Матвей: «Где войско наше?».

– Нет более войска, – ответил атаман: «Хан под Москвой».

– Гляди, – прищурился Матвей, – восход какой, ровно огненный.

– Сие, боярин, не восход, ты на север смотришь. Сие Москва горит, – в лицо им ударил горячий, дымный вихрь.

Город пылал. Подошедшие с юга отряды хана грабили деревни. Пожар из подожженного села Коломенского перекинулся на северный берег реки. Сильный ветер нес огонь дальше, над Кремлем стояло алое зарево.

Мимо высокого забора вельяминовской усадьбы катился поток рыдающих людей. Умирающие падали в пыль, затаптывались тысячами ног. На широкой Воздвиженке оставалось место для коней и телег. В узких проулках люди толкались, не обращая внимания на крики раненых, на кровь, текущую по мостовым.

– Собирайся, – велела Марфа Васе Старицкому: «Конь у тебя хороший, двоих вынесет. Марья мала в такой толпе сама ехать. Ты выдюжишь, сестру защитишь, коли нужда придет?»

Юноша кивнул.

– В Александрову слободу не суйтесь, – приказала женщина, – татары обычно по рязанской дороге уходят, но мало ли что им в голову придет. Возьмут и двинутся дальше на восток. Езжайте в тверскую вотчину нашу, отсидитесь.

– Марфа Федоровна, – губы Васи задрожали, – но как теперь…

Вельяминова взяла твердыми, ровно железо, пальцами его руку.

– Слушай меня, Василий Владимирович. Ежели с государем и сынами его что случится, ты на престол сядешь, а за тобой сыны Марьи, – боярыня покосилась на девочек. Маша плакала, прижав к себе Федосью. Дочь лежала головой на коленях княжны, засунув в рот большой палец. Малышка раскачивалась, пытаясь себя успокоить.

Марфа заставила себя продолжить:

– Коли вы с Марьей погибнете, ждет нас смута, али что похуже, упаси Господь, – Вельяминова перекрестилась.

Она выглянула в окно терема: «Вроде не так людно стало. Бери Марью и отправляйтесь». Марфа взяла на руки дочь. Феодосия прижалась к ней, сердечко ребенка отчаянно колотилось.

– Марфа Федоровна, – Маша схватилась за подол ее сарафана: «Я боюсь!».

– Ты с братом своим, дак не страшись ничего, княжна, – ответила боярыня: «Не пристало правнучке Ивана Великого слезы лить. Езжайте с Богом!»

– Но как же вы с Федосьей? – Вася помотал головой: «Не могу я вас оставить, кто я буду после сего?»

– За нас не волнуйся, князь, – в углу горницы лежала старая, чердынских времен, заплечная сума Марфы: «Идите, а то опять толпа нахлынет».

Вася прижался губами к ее руке. Вельяминова поцеловала его мягкие, темные волосы.

Услышав со двора стук копыт, Марфа перекрестилась: «Господи, убереги их от всякого зла».

Когда гонец принес из-под Серпухова весть о разгроме войска, Марфа съездила в подмосковную усадьбу. Она запечатала тайник в сторожке, достав оттуда немного золота. Женщина потрогала тяжелый мешочек на шее, висевший рядом с крестом покойного мужа.

Книжку, переплетенную рукой матушки, она спрятала в карман, пришитый изнутри к невидному, темному сарафану. Кинжал Марфа устроила на тонком кожаном шнурке, обхватывающем стан.

– Матушка, – раздался слабый голосок Федосьи: «Мне страшно».

Марфа опустилась на лавку:

– Не бойся, милая, – она поцеловала ребенка в горячий лоб, – я с тобой.