Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Часть первая. Том второй

– В этом я не могу тебя обязывать. Иисус учил, что как Церковь повинуется Христу, так и жены своим мужьям во всем. Но здесь каждый человек должен выбирать сам.

– Как может мне с тобой быть не по пути? – улыбнулась она: «Сказано: „И будут двое одна плоть“. Если мы с тобой плоть едина, то и дорога у нас одна. Выслушай меня».

Она плакала, но Ворон не мог утешить жену. Со слезами она должна была справиться сама.

– Степа, – Маша вытерла мокрые глаза, – я хотела тебя попросить. Ты можешь, – она замялась, – подождать, пока благословят наш брак?

– Я должен, – ответил он.

Переступив порог комнаты, он взглянул на сидящих за столом.

– Как ваша жена? – спросил его Картрайт.

– Все хорошо, – кивнул Степан: «Но ей было тяжело». Поняв, что предстоит ему сейчас, он стиснул захолодевшие пальцы. Выдохнув, Ворон начал говорить.

Воскресная проповедь читалась в простой комнате, где стояла только деревянная кафедра да висело распятие на беленой стене.

Маша поняла, что на службу пришли разные люди. Женщины вокруг нее тоже сидели разные, от совсем бедных, до тех, чьи платья, хоть и скромные, были из хорошей ткани.

По дороге муж рассказал ей о Джоне Фоксе. Проповедник выбрал знакомый Маше отрывок из послания апостола Павла к Ефесянам.

– Никто, кроме Иисуса, не может быть главой церкви, – Фокс зорко смотрел на общину: «Ни один человек не может сказать: „Я ближе к Христу, чем ты“. Ни один человек не имеет права ставить себя выше других людей. Любой может взойти на кафедру и говорить, ибо в каждом человеке живет дух Божий».

По дороге домой Маша спросила:

– Значит, женщина тоже может проповедовать? Если в каждом человеке есть частица Бога, то и в женщине тоже?

– Конечно, – ответил ей муж:

– Но долг женщины не в проповедях перед общиной, а в том, чтобы ее дом стал местом, где исполняются заповеди Господни. Это ее призвание, данное Богом, и ее стезя. Помнишь, как сказал апостол Павел:

– Жены ваши в церквах да молчат, ибо не позволено им говорить, а быть в подчинении, как и закон говорит. Если же они хотят, чему научиться, пусть спрашивают о том дома у мужей своих; ибо неприлично жене говорить в церкви.

– Я понимаю, – кивнула жена: «Но тогда твой долг обучать меня, и – она помедлила, – детей».

Белоснежная щека Маши зарделась. Вдохнув сырой мартовский ветер, Степан ласково взял ее за руку.

– Разумеется, – ответил он: «Но когда я уйду в море, тебе придется самой заниматься с ними. Сможешь?».

Маша улыбнулась: «У нас нет детей, а мы говорим так, словно они обязательно появятся».

– Я верю, что появятся, – серьезно отозвался муж. Маша только пожала его пальцы.

– Скажи, – она помедлила, – тебе было сложно, когда тебя слушали?

– Очень, – признался Степан: «Я так никогда не говорил. Накопилось много вещей, кое о чем я стыдился упоминать. Когда я такое делал, я был другим, но все же…».

– Степа, – Маша подняла на него глаза, – а как же заповедь «Не убий»?»

Он помолчал: «Это самое тяжелое. Идет война, хоть и не объявленная, и я воюю, но я никогда не убиваю безоружных людей. Я думаю, что это главное».

Стоя перед Фоксом и Картрайтом, навестившими их дома, Маша поняла, что ее настоящая свадьба все же была не в церкви.

– Брак, – сказал Картрайт, – объединяет мужчину и женщину с согласия их обоих, чтобы они жили в дружбе и честности, помогая и утешая друг друга, избегая блуда и нечистоты, воспитывая детей в страхе Божьем. Это соединение двух людей в одну плоть. По указанию Божьему, оно продолжается, пока узы эти не расторгнет смерть одного из супругов.

Маша тихонько вздохнула.

Они склонили головы, Джон Фокс мягко произнес:

Да благословит вас Господь и сохранит вас!

Да будет благосклонен к вам Господь, и помилует вас!

Да обратит Господь лицо Свое на вас и даст вам мир!

– Аминь! – ответили они в один голос.

Через месяц, когда Степан уходил в море, Маша сказала ему, что ждет ребенка.

Соскочив с коня, он потрепал жеребца по холке.

Гнедой, взятый в деле неподалеку, оказался удивительно хорош.

Сначала он не поверил, что на задворках орденских земель у кого-то может быть такая лошадь. После боя они поняли, что наткнулись на отряд, сопровождавший посланника шведского короля к герцогу Курляндскому. Из-под шведа он и взял гнедого.

Посланник прожил недолго. Узнав все, что он мог сказать, и даже более того, они, не тратя выстрела, вздернули его на первой попавшейся сосне.

Он велел подбежавшему слуге: «Почистите его как следует. Сам проверю».

Мужчина раздвинул полог шатра командующего.

– Князь, – кивнул он склонившемуся над картой воеводе Михаилу Воротынскому.

Тот сварливо сказал:

– Опять ты на рожон лезешь. Сколько раз тебе говорить, не суйся без воинов, куда не надо. Думаешь, твои два десятка бессмертны? Других людей я тебе не дам, у самого нетути.

– Все обошлось, – мужчина, невысокий, легкий, ровно юноша, лениво улыбнулся. «Зато, Михаил Иванович, теперь войско есть чем кормить. Не кору же грызть, здесь сидя».

– Да уж, – кисло сказал Воротынский, – больше десяти лет воюем, откуда припасам взяться?

– Ежели потрясти их как следует, – зевнул мужчина, – то все находится.

– Что вы со шведа взяли, – Воротынский собрал лежащие на столе бумаги, – я в Новгород отправляю сегодня, государю. Ты записал, что он языком болтал?

– А как же, – мужчина опять зевнул. Они вышли в рейд задолго до северного рассвета. Он мечтал выспаться не на мерзлой земле, прикрывшись попоной, а в тепле шатра.

– Без снов, – подумал он горько. «Хоша бы одну ночь без снов». Достав грамоты, он протянул все Воротынскому.

– Толково, – просмотрел тот. «Ты по-немецки все лучше можешь?».

Попав в Ливонию осенью, он с удивлением обнаружил, что быстро схватывает язык. Сначала ему было трудно, но сейчас он свободно говорил.

– Может, в Новгород съездишь? – с сожалением посмотрел на него командующий. «Хоша в бане попаришься, отоспишься. Лица нет на тебе».

Мужчина улыбнулся тонкими губами. «Михайло Иванович, человечек мой доложил, что завтра из Колывани в крепость обоз отправляют. Как по мне, дак не дойдет он сюда».

Оба рассмеялись.

– Ладно, – сказал Воротынский. «Иди, покажу тебе кое-что».

– Смотри, – воевода поднес свечу к карте, – замок орденский в Гапсале знаешь ты?

Мужчина хмыкнул:

– Не говори мне, Михайло Иванович, что ты Гапсаль собираешься брать. Нас там в море скинут и не заметят, как. Две тысячи людей, что у нас есть, если даже разделить, все равно не хватит на оба замка.

– Какой брать! – Воротынский выругался: «Здесь всю зиму торчим, а толку нет. Если шведы с севера полезут, то нам можно могилы рыть».