Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Часть первая. Том второй

– Я бы так не торопился, – ответил мужчина: «Пушки у нас хорошие. Распутица закончится, еще оружие из Новгорода подвезем, и можно к решающему штурму готовиться. Так что с Гапсалем?»

– Знаешь, что герцог Магнус снял осаду с Ревеля? – внимательно взглянул Воротынский на мужчину.

– Иначе откуда обозам, что завтра сюда пойдут, взяться? – пожал плечами его собеседник:

– Да и Магнусу нечем было осаждать город. У нас нет флота на море, только пара суденышек. Со шведами нам не тягаться.

– Это пока, – сказал воевода:

– Поедешь в Гапсаль тайно, встретишься с Карстеном Роде, передашь ему охранную грамоту от государя. Держи, – он протянул мужчине свиток.

Развернув, тот прочел:

– Силой врагов взять, корабли их огнем и мечом сыскать, зацеплять и истреблять согласно нашего величества грамоты… Нашим воеводам и приказным людям того атамана Карстена Роде и его скиперов, товарищей и помощников в наших пристанищах на море и на земле в береженье и в чести держать…

В прошлом месяце они купили в Аренсбурге, на островах, новый корабль, пинк, с тремя пушками. Государь грамотой велел ему проверить вооружение:

– Особо посмотри не токмо пушки и барсы, но и пищали, чтобы оных худых не подсунули.

Рыжебородый датчанин Роде звал его обмыть пинк в таверне, но мужчина отказался. С прошлого лета он не пил, и его не тянуло. На болотах, кроме слабого пива, пить все равно было нечего.

– Ты смотри, – ворчливо добавил Воротынский, – ежели Роде тебя будет в море заманивать, дак отказывайся. Ты мне рядом нужен, весна на носу, будем штурм готовить. Проверь заодно в Гапсале, что там с обороной замка, потом доложишь.

– Хорошо, – мужчина потер глаза: «Пойду я спать, Михайло Иванович, ежели ты не против, а то я с ног валюсь. За обоз не беспокойся, у меня люди обученные, они справятся. Из Оберпалена вестей не было от герцога Магнуса?»

Воротынский перебросил ему грамотцу: «Читай».

Пробежав глазами строки, мужчина присвистнул: «Это еще когда будет! Ей, – он посчитал на пальцах, – одиннадцатый год пошел. Куда ее замуж выдавать сейчас?»

– Все равно, – усмехнулся Воротынский, – следующим летом ты шурин государев станешь, а потом и герцогу Магнусу сродственник. Невеста его тебе свояченицей приходится, по жене твоей покойной.

Мужчина, помрачнев, перекрестился.

– Прости, – обнял его воевода: «Держи, письма тебе от государя и от сестры твоей. Ежели Марфе Федоровне ответ слать будешь, от меня поклонись».

Выйдя из шатра Воротынского, Матвей Вельяминов взглянул на сумрачную громаду замка, возвышающуюся на холме. С прошлой осени в крепостной стене зияли дыры от пушечных залпов.

Он вдохнул влажный ветер с моря:

– Справимся, с Божьей помощью… – ему оставалось еще одно, и тогда, – с надеждой подумал он, – может быть, удастся заснуть.

В шатре он достал маленькую икону великомученицы Евфимии. Сначала богомаз написал мученицу как положено, с тонким, византийским лицом, но Матвей велел переделать. Теперь с иконы на него глядела покойная жена.

Встав на колени, сняв власяницу, он хлестнул себя плетью по спине. Ефимья смотрела на него, и никуда было не скрыться от ее глаз.

Не помогали ни боль, ни покаяние, ни пост, ни молитва. Отбросив плеть, он зажал себе рот. Невместно было, чтобы слышали его рыдания.

– Господи, – сказал он измученно, – хоша сегодня избавь меня. Дай мне голову преклонить спокойно.

Ему приснилась не псарня, не кровь на клыках собаки, не хруст шеи ребенка под его пальцами.

Он приехал из Пскова в начале февраля. Ефимья встала на колени, чтобы стянуть с него сапоги. Из-под ее домашнего платка выбивались русые волосы, щеки жены разрумянились. Матвей понял, что соскучился, хотя и скучать вроде было некстати.

После брачной ночи он отправился с государем дальше, но несколько дней вспоминал ее податливое, напоенное утренним теплом тело.

Матвей поцеловал ее в лоб. Жена прижалась губами к его ладони.

На ложе, уткнувшись в подушку, она расплакалась.

– Чего? – поморщился Матвей. «Чего случилось-то, Ефимья?».

Жена что-то зашептала, отвернувшись от него.

Устроившись рядом, Матвей привлек ее к себе. Простенькое лицо девушки пылало смущением.

– Скучала, что ли? – он распустил жидкую косу.

Робко кивнув, Ефимья задрожала подбородком.

– Дак что ты ревешь? – Матвей нежно стер слезы с ее ресниц. Он поцеловал ее, долго и глубоко. Жена закинула руки ему на шею: «Дак от радости, Матвей Федорович».

– Говорил я тебе в Новгороде, Ефимья, – ворчливо сказал муж, устраивая ее удобнее, – на ложе можно и без отчества меня называть. Не в государевых палатах, чай.

– Матюша, – она подалась вперед: «Милый мой…»

Проснувшись перед рассветом, он вышел из шатра. На востоке алела полоса зари. Было зябко, наверху гасли звезды, над темным перелеском таял тонкий серп луны. Он перекрестился: «Спасибо тебе, Господи».

– Ты теперь невеста, – ворчливо сказала Марфа, одергивая сарафан на княжне Маше Старицкой, – хоша иногда веди себя, как девице полагается. Я тебя на коне ездить научила, дак ты в Европе жить будешь. Там седло особое для женщин, а ты все аки мальчишка скачешь.

Встряхнув рыжеватыми кудрями, девочка подняла на Марфу голубые, ровно васильки глаза.

– Когда венчание-то мое? – спросила Маша.

– Не скоро еще, не надейся, – усмехнулась та, расчесывая волосы княжне.

– А ваше когда? – не отставала Маша.

– На Красную Горку – заставила себя улыбнуться Марфа.

– Вы царицей будете, Марфа Федоровна, – вздохнула девочка.

– А ты герцогиней, – Марфа заплетала Маше косу.

– Видели вы жениха-то моего? – Маша глядела в окно девичьей светелки, на зеленоватое мартовское небо, наполненное ветром и криками птиц. Княжне казалось, что раскрой ставни и полетишь, куда захочешь, хоть на восход, хоть на закат.

– Дак откуда? Опекун твой, Матвей Федорович, видел. Они оба в Ливонии сейчас, – отозвалась Марфа.

Похоронив в закрытом гробу Ефимью и детей, справив поминки, брат ушел из дома босым, без оружия, в одном кафтане.

Посмотрев на его черное, мрачное лицо, Марфа сказала: «Храни тебя Господь». Матвей вернулся до Покрова, похудевший, с коротко стрижеными волосами, молчаливый.

Вельяминова пыталась спросить, где он был, но услышала только: «Все равно нет мне прощения, Марфа».

Съездив к государю, после праздника брат отправился в Ливонию.

– Пока не убьют, – заметил он на прощание.

– Матвей, – начала Марфа. Брат прервал ее: «Духовную я написал. Все тебе и твоим детям отходит, Федосье и будущим».

– Дак может еще… – посмотрев в ореховые, наполненные болью глаза Матвея, Марфа прижала его к себе: «Воюй с честью, Матвей Вельяминов».