Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть девятая

– Конечно, он здесь останется… Будет больницей заведовать, может быть, его в мэры выберут, как Драматург говорит. Шахтеры его уважают. Здесь его дом, здесь дочь женщины, которую он любил. А меня он не любит… – Розе хотелось завыть. Вместо этого, она ловко прикурила от зажигалки Драматурга:

– Видишь, в одной округе почти сто евреев прятали. А по всей Бельгии тысячи… – Роза объезжала фермы и монастыри. Девушка сидела со старшими детьми, записывая сведения о довоенной жизни, собирая имена родителей и адреса старых квартир и домов. Малыши, едва начавшие говорить и ходить, когда Бельгию оккупировали немцы, ничего, конечно, не помнили. Фермеры и монахи приносили Розе тщательно спрятанные записки, с указанием места, откуда привезли ребенка, и его настоящего имени. Часто в бумагах не было указано ни возраста, ни фамилии:

– А как найти сведения? – горько сказала Роза Федору:

– Детей снабжали поддельными документами, бельгийскими. Старшие понимают, кто они такие, а младшие выросли с чужими именами, и других не помнят… – на одной из ферм, под Вервье, хозяин и его жена, отказались даже пускать Розу на порог:

– Франсин наша дочь, – отрезала хмурая бельгийка средних лет, – а про ваши дела мы ничего не знаем. Она в год начала войны родилась. Вот метрика, вот документы, свидетельство о крещении… – женщина перекрестилась:

– Мы ее в приюте взяли. Она наша девочка, мы ее вырастили и никому не отдадим… – спорить было бесполезно. В машине Роза заметила:

– У меня указаны имена ее родителей, они из Льежа. Отца в концлагерь трудовой отправили, а потом… – она махнула на восток, – и мать туда же уехала, в товарном вагоне. Девочку они в деревню послали, с помощью партизан, а теперь видишь, что выходит… – обернувшись, Роза взглянула на черепичную крышу фермы:

– Сколько еще таких детей по всей Европе? На фермах, в монастырях… Их крестили, они вырастут христианами, не зная о своем происхождении… – для сирот строили временный барак, на окраине Мон-Сен-Мартена. Здание бывшей школы, где сидел немецкий комендант, шахтеры приводили в порядок. Скоро должны были начаться занятия:

– Учителя из Льежа приезжают… – Роза курила, сдерживая слезы, – сироты пусть тоже занимаются. Когда станет теплее, мы в Израиль подадимся. Надо связаться с парижским Джойнтом. Они, наверняка, представительство опять открыли. Пусть помогут нам до Марселя добраться. Дальше морем поедем, дорога известная… – британцы запрещали въезд в Палестину, но Роза не видела препятствий:

– В Палестину нам и не надо, – усмехнулась она, в разговоре с Федором, – мы в Александрии на берег сойдем. Дам телеграмму Итамару… – на пухлых губах играла веселая улыбка:

– Финики в Египте особенно хороши. Заказала партию, в тридцать шесть килограмм… – Роза добавила:

– Тридцать семь, если со мной. Итамар меня шифру обучил, он довоенный еще… – в Александрии должны были, после этого, появиться посланцы подпольщиков.

– Все будет в порядке, – уверила Роза Федора. Она договорилась с Меиром об армейском грузовике. Машина, на следующей неделе, собирала еврейских детей по округе и привозила их в Мон-Сен-Мартен:

– Я с ними поселюсь – заметила Роза, – и Маргариту возьмем. Она ко мне привязалась, за это время. В Израиль она не поедет, она наследница де ла Марков, но с детьми ей веселее будет. Не в подвале же ей оставаться, учитывая, что замок еще не скоро восстановят… – услышав о пропаже Маляра, Роза согласилась с Федором:

– Он человек настойчивый, – заметила девушка, – своего добивается. Нашел Максима, в Италии, тот перевел его за линию фронта… – Федор решил, что Максим, судя по всему, тоже достойный человек:

– Потомок того Волка, кто бы мог подумать. Волк был мерзавец, каких поискать. Хотя и комиссар Воронов был мерзавец, а дети его приличные люди. Коммунисты, но Анна тоже коммунист… – Роза, правда, наотрез отказалась верить, что власовец, Воронцов-Вельяминов, на самом деле советский разведчик:

– Он тварь, – с холодной ненавистью сказала девушка, – он евреев арестовывал и расстреливал. Он бы и меня расстрелял, но ребята… – Роза, на мгновение, запнулась, – мне побег организовали… – в ушах зазвучал наставительный голос Монаха:

– Мы устроили акцию потому, что хотели спасти евреев. Вы еврейка, вы хороший работник… – Роза вышвырнула окурок на обочину:

– Один раз он меня похвалил, за три года. Сказал, что я хороший работник… – из-под вязаной беретки падали на спину тяжелые, вьющиеся волосы цвета темного каштана. Федор смотрел на длинные ресницы, на белую, раскрасневшуюся от мороза щеку:

– Она, конечно, ошибается, но местные партизаны о таком знать не обязаны. Воронов просто играл роль, но ведь Анна меня тоже уверяла, что мы неправы… – по словам Розы, она оставила Воронову шрам на правой щеке:

– Ударила его каблуком туфли… – она раздула красиво вырезанные ноздри, – а Монах… – ее голос, на мимолетную секунду задрожал, – Монах и ребята поезд с рельс пустили. Так я и бежала… – Федор вспомнил шум океана, соленый ветер, в Касабланке:

– Она тогда ко мне пришла, хотела… Правильно Мишель говорил, от нее молнии бьют, страшно рядом стоять. Монах совсем дурак, что ли? Не видит такого? Надо с ним поговорить, вот что… – решил Федор:

– Она-то к нему не явится, у нее все серьезно сейчас. Не так, как в Африке, со мной… – он видел тоску в темных, больших глазах девушки.

Роза замедлила ход виллиса:

– Толпа какая-то… – шоссе из Вервье последние несколько километров шло по лесу. Едва начались заснеженные сосны, как Роза улыбнулась:

– Здесь у Монаха снайперы сидели, на платформах… – девушка обругала себя:

– Не можешь и слова сказать, чтобы его не вспомнить. Роза любит Эмиля… Оставь, ты не подросток давно… – ей, все равно, хотелось послать Монаху записочку, как в школе:

– Или на танец его пригласить, хотя он не танцует… – кабачки, в Мон-Сен-Мартене, успели повесить рукописные объявления:

– Открытие на следующей неделе. Танцы, два бокала пива или сидра по цене одного… – судя по всему, крепкие напитки в Мон-Сен-Мартене так и не собирались подавать. Роза слышала, как местные девушки хихикали, обсуждая американских солдат, оставшихся в городке:

– Саперы, службы тыла, медики. Среди них и католики есть. Капеллан католический приезжает, будет в часовне служить. Церковь восстановят, непременно. Скоро венчания начнутся… – приезжал еще и военный раввин, но, по мнению Розы, кроме занятий с еврейскими детьми, ему здесь больше делать было нечего. Она затянула рычаг ручного тормоза. Над толпой женщин бился крик:

– Пожалуйста, я ни в чем не виновата, пожалуйста… – Роза, решительно, прошла к середине дороги. Мадемуазель Флоранс, в грязном, порванном пальто хорошей шерсти, с черно-бурой лисой, стояла на коленях, вытирая испачканное лицо. Рядом валялись два саквояжа, сапожки девушки слетели, чулки измазала дорожная глина. Задувал прохладный, сырой ветерок. Какая-то женщина, рядом с Розой, крикнула: