Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть девятая

– Как во Флоренции они хотели сделать, – невесело сказал Волк, – только Арно техника минует, и не заметит, что река позади осталась, а здесь надо понтонные переправы наводить, под огнем немецких пушек… – на острове Маргит, несмотря на артиллерийские обстрелы, продолжали работу оружейные фабрики. Диверсий они с Волком не устраивали:

– Здесь и подполья нет, – довольно презрительно сказал Максим, – они до прошлого года жили припеваючи, под началом адмирала Хорти. Коммунисты почти все арестованы и расстреляны, это не Франция, не Италия. Только все равно… – Волк вытянул длинные ноги к огню, – товарищ Сталин Венгрию в покое не оставит, сделает ее социалистической… – он покосился в сторону. Мишель махнул рукой:

– К Сталину я никакой любви не испытываю, я его критиковал, до войны, и буду критиковать… – кузен хмыкнул:

– Под своим именем. В газетах, я имею в виду… – Мишель поднял бровь:

– Франция, демократическое государство. В Лувре все знали, что я коммунист. Ни у кого, никогда не возникало вопросов… – Волк бросил окурок в камин:

– А у НКВД, – это слово он сказал по-русски, – возникнет. Несмотря на твои партизанские заслуги, и ордена, дорогой товарищ барон… – Мишель понимал, почему он думает о русских и рисунке Ван Эйка.

– Осенью, мне листья о Лауре напомнили… – сердце, тоскливо, заныло, – в Бретани она плела венки из листьев. Я ее рисовал, у ручья. Смеялся, что она будто фея, из легенд о Мерлине… – пахло влажным мхом, журчала чистая вода. Лаура сидела, распустив темные, мягкие волосы. В немного раскосых глазах отражалось вечернее, заходящее солнце, в листьях деревьев перекликались птицы, над лесом, высоко, плыли журавли:

– Мы часто из лагеря уходили… – Мишель даже закрыл глаза, – разводили костер, ночевали под соснами. Лаура, Лаура… – он не думал о Момо, забыв ее. Каждую ночь к нему приходила жена:

– Даже тогда, на дороге… – Мишель вздохнул.

Осенью, нагнав один из маршей, развернув колонну из трех сотен будапештских евреев, заставив СС принять шведские бумаги, они устроили людей на ночлег в каких-то заброшенных амбарах:

– Волк и Рауль в машине спали, а я прогуляться пошел. Еще тепло было… – Мишель помнил темноту, в дворе амбара, огонек своей сигареты, женский шепот:

– Я просто хочу вас отблагодарить. У меня больше ничего нет, только так. Вы спасли нам жизнь… – Мишель помотал головой:

– Я тогда сказал ей, что женат. Я венчался, перед алтарем. Я никогда не изменю Лауре. А она? Она женщина, ей тяжелее на войне. Никогда, ни в чем я ее не обвиню, обещаю. Мне бы только найти ее, найти малыша… – на площади завивался легкий снежок, артиллерия, внезапно, смолкла. Мишель уловил звук мотора, с боковой улочки, ведущей, как он знал, к служебному входу в музей. Что-то прогремело, он сочно выругался:

– Кажется, двери взрывают. Тамошний вход, наверняка, прямо в запасники ведет. Музей закрыли, картины вниз унесли, как мы в Прадо делали… – отчего-то, заболел старый, почти стершийся шрам на груди, времен испанской войны. Вскинув на плечо автомат, поправив шапку, Мишель побежал к музею.

Легкому самолету Fieseler Fi 156 Storch требовалось для разгона требовалось всего шестьдесят метров. Аллею за художественным музеем, ведущую к бывшему ресторану Гунделя, где засело командование СС, давно расчистили от снега и наледи. Сюда приземлялись самолеты с фельдъегерями, привозившие распоряжения из главного штаба корпуса СС, размещенного на высоких холмах Буды. Рядом с замком оборудовали большую взлетно-посадочную полосу, для транспортных самолетов. Метеорологи ясной погоды на сегодня не обещали, но СС хмурые тучи были только на руку.

Ранним утром, за завтраком в своих апартаментах, бригадефюрер фон Рабе остановился у большого, панорамного окна, выходящего на Дунай. Длинные, холеные пальцы держали чашку, тонкого, мейсенского фарфора. Для комнат высшего командования тепла не жалели. Горели дрова в камине прошлого века, на каменный пол бросили тигровую шкуру. Каждый день из Буды на север, в рейх, уходили самолеты с ящиками, полными золота и драгоценностей. Шкуру привезли с обстановкой какой-то еврейской, реквизированной квартиры. Уютно пахло сандалом и бразильским кофе. Его светлость щелкнул перламутровой зажигалкой:

– Готовьте шторх, Петр Арсеньевич… – голубые глаза блеснули холодом, – бомбежек сегодня ждать не стоит. Мы летим на восток… – Воронцов-Вельяминов, сначала, невольно испугался. С востока Будапешт взяли в кольцо войска маршала Малиновского. Петр Арсеньевич на линию обороны не выезжал. Он занимался розысками и ликвидацией еще оставшихся в городе евреев и предполагаемого, коммунистического подполья. Воронцов-Вельяминов слышал, что Красная Армия расстреливает на месте попавших к ним в руки коллаборационистов, и вообще, все войска СС.

Забыв о наставлениях врачей, он сглотнул. Петр сразу ощутил зловоние, поднимающееся от воротника мундира. Резиновый мешочек, куда вывели дренаж гнойного свища в челюсти, и стенонов проток, надо было опорожнять, по наставлениям докторов, каждый час.

– Лучше каждые полчаса, – сказал ему в Берлине, – но, по крайней мере, ночью вы сможете спать спокойно. Конечно, на особой наволочке… – Петр к запаху привык, и не ощущал его, но замечал, как морщатся коллеги. Свищ то воспалялся, то затягивался, а слюна капала в мешочек постоянно. Незаметно прикоснувшись пальцами к воротнику, пробормотав извинение, Воронцов-Вельяминов, поспешно, закурил. Запах табака немного перебил зловоние.

Бригадефюрер усмехнулся:

– Не бойтесь. Мы всего лишь летим к бывшему ресторану Гунделя, то есть к музею… – Максимилиан не хотел рисковать, проезжая на легковой машине через Пешт. В разрушенных зданиях могли сидеть разведчики русских, или местные банды, пользующиеся тем, что город опустел. Почти каждую ночь случались нападения на отряды СС или грабежи с оставшихся в Пеште складов. Петр Арсеньевич, с подразделением РОА, прочесывал дома, в поисках спрятавшихся евреев. Максимилиан знал о шведе Валленберге, который обеспечивал местных жидов якобы настоящими документами, гарантировавшим им защиту, однако мерзавец, казалось, был неуловим. Бригадефюрер жалел, что, по служебной необходимости, ему осенью пришлось отлучиться из Будапешта:

– Если бы я здесь остался, Валленберг бы от меня не ушел. Растяпе, Петру Арсеньевичу, ничего нельзя поручить. Надо сказать спасибо, что он, хотя бы, за музеем наблюдал… – Максимилиан вернулся в Венгрию, когда холсты отправили в запасники, в подвалах галереи. По уверениям Петра Арсеньевича, все картины, отмеченные бригадефюрером, находились в целости и сохранности. Предстояло, правда, еще их найти, пользуясь только фонариками. Максимилиан договорился с командованием дивизии «Принц Ойген», о выделении особого подразделения саперов. Они взрывали двери запасного входа музея, на аллее бригадефюрера и Воронцова-Вельяминова ждал грузовик. Два десятка холстов не поместились бы в Шторх, Максимилиану пришлось согласиться на машины с вооруженным сопровождением. В Буде их забирал транспортный самолет.