Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть вторая. Том третий

– Как сейчас… – он вложил в мягкие губы землянику:

– Поешь, остальное ребятам принесем… – высокая грудь, под гимнастеркой, была совсем рядом, она ловко расстегивала пуговицы, на вороте:

– Я за тебя беспокоилась, милый… – стемнело, в соснах шуршали птицы, пахло земляникой и мускусом, Тони обнимала его: «Что в Чудово?».

Они опустились на теплую землю, Волк почувствовал под рукой нежную, гладкую кожу. Она вся была влажная, она шептала что-то ласковое:

– В Чудово СС… – Максим прижался губами к стройной шее, – полицейская дивизия. Но нас Чудово не касается. Мы отсюда пойдем на север, на Любань, когда Гриша разрешит раненым передвигаться… – фельдшер попросил еще несколько дней:

– Я не врач, Максим Михайлович, – грустно сказал юноша, – и медикаментов у нас мало. Не хотелось бы, чтобы кому-то на марше стало хуже… – Максим согласился. Они были в десятке километров от Чудова, но холм окружали болота. Немцы вряд ли бы сюда заглянули.

– На следующей неделе, милая… – Максим услышал ее низкий стон, – я люблю тебя, люблю… – Тони, прикусив губу, сдавленно отозвалась:

– Я тоже… – широко открытые, прозрачные, голубые глаза смотрели на восток, где над холмом всходила полная, яркая луна. Тони вспомнила карту:

– Здесь прямая дорога до Чудова… – ловко перевернувшись, наклонившись над Волком, она прижалась щекой к его плечу, чувствуя слезы на глазах:

– Еще, еще, пожалуйста… – ночная птица, вспорхнув из гнезда, закружилась над их головами. Максим гладил стройную, горячую спину, острые лопатки:

– Кольцо она в надежном месте оставила. Все будет хорошо, мы поженимся… – Максим не видел мимолетной улыбки Тони:

– Он всегда после разведок отсыпается. Сделаю вид, что стирку хочу организовать, искупаться… – внизу, под холмом, бил родник: «Меня никто не заметит, к полудню окажусь в Чудове…».

Она крепко удерживала Максима за плечи. Волк подумал:

– У нее глаза переливаются, при луне. Какая она красивая, моя Тони… – девушка, целуя его, сдерживала облегченный, радостный крик:

– Немцы мне после такого сразу поверят, – усмехнулась Тони, – а они… Пусть с ними что хотят, то и делают… – тяжело дыша, она шепнула: «Люблю тебя!»

Волхов переливался под ярким, полуденным солнцем. Штандартенфюрер Максимилиан фон Рабе рассматривал, в полевой бинокль остатки изящных башен, обрамлявших лестницу. Ступени вели к хорошо спланированному, английскому парку и барской усадьбе, тоже белокаменной, выстроенной в классическом стиле. Штаб полицейской дивизии СС располагался в Чудово. В Грузино, бывшем имении сподвижника императора Павла, Аракчеева, бригадефюрер СС, Альфред Вюнненберг, командующий дивизией, устроил офицерский дом отдыха.

– Все-таки разбили башни, – Максимилиан положил бинокль на крахмальную скатерть, – жаль, они отлично бы смотрелись, после войны… – в хрустальных бокалах сверкало золотистое шампанское. Они ели холодный, щавелевый суп, и свежую рыбу, из Волхова. На десерт повар СС обещал землянику, со сливками. Приятель Макса, штурмбанфюрер Хельмут Дернер, махнул серебряной вилкой:

– Русские здесь камня на камне не оставили. Они зубами цеплялись за берега реки, однако мы, все равно, загнали их в леса и болота… – бывшая Вторая ударная армия прекратила существовать. Макса возили в Долину Смерти, у деревни Мясной Бор. Коридор, шириной в какие-то пару километров, устилали трупы советских солдат. Армия боялась эпидемий. Местных жителей и военнопленных заставляли хоронить тела, в спешно вырытых рвах. Прижав к носу надушенный сандалом платок, Максимилиан сказал бригадефюреру Вюнненбергу:

– Вы правильно делаете, что заставляете их работать, – он указал на истощенных, медленно двигающихся людей, – они, хотя бы, не зря едят свой хлеб… – хлеба во временных лагерях, возведенных на границах котла, не давали. Людей держали на похлебке из павших лошадей и кормовой брюквы. Максимилиан считал, что и того им много:

– Надеюсь, вы сразу ликвидируете евреев, военнопленных, – он проследил глазами за каким-то юношей, брюнетом. Чертами лица он напомнил Максу мертвого шахтера, в Мон-Сен-Мартене:

– Помните… – штандартенфюрер вытащил пистолет, – евреев, политруков, всю шваль, мы уничтожаем в первую очередь… – они стояли на гребне рва, за наскоро размотанной колючей проволокой. До пленных оставалось метров триста. Максимилиан всегда славился меткостью, выигрывая состязания СС по стрельбе. Юноша, нелепо взмахнув руками, упал.

Макс убрал оружие:

– Церемониться не надо, – подытожил он, – военнопленных много, а ожидается еще больше… – по дороге на Восточный фронт, Макс навестил Польшу. К Отто он не заезжал, торопясь успеть к разгрому в новгородском котле, но посетил тренировочный лагерь СС в Травниках, деревне под Люблином, рядом с концлагерем Майданек. По предложению руководителя «Операции Райнхард», Глобочника, здесь обучались будущие надзиратели, из числа советских военнопленных. Рейхсфюрер Гиммлер настаивал, что участие в массовых расстрелах, или сопровождение евреев в газовые камеры, плохо влияет на душевное состояние членов СС. Заботясь о здоровье подчиненных, Гиммлер велел устроить в лагерях особые отряды, из евреев, призванные убивать соплеменников. В зондеркомандах лучше кормили, работники могли протянуть немного дольше. Отто написал, что в Аушвице зондеркоманде даже разрешили посещать лагерный бордель, куда отправляли женщин, после опытов по стерилизации:

– Мужчин мы с доктором Менгеле тоже стерилизуем, для пущей безопасности… – Макс отпил шампанского:

– Отличный букет. В общем, Генрих передает тебе привет, мой дорогой… – он принялся за суп, – Глобочника переводят на Адриатику, для борьбы с партизанами, а Генрих обоснуется в Варшаве, – Макс поднял бокал:

– Выпьем за то, чтобы моя миссия оказалась удачной… – вернувшись из Праги в Берлин, Макс пошел на прием к Гиммлеру. Рейхсфюрер согласился с предложением о создании русских соединений:

У нас много хиви, как их называют… – они расположились на личной террасе Гиммлера, с кофе, – добровольных помощников, из числа военнопленных, – но вы правы, штандартенфюрер. Надо все организовать, упорядочить. Славяне ценят сильную руку, они привыкли к Сталину… – сейчас хиви насчитывалось двести тысяч человек. Из них можно было сформировать двадцать дивизий.

Макс принес Гиммлеру протоколы допросов высших офицеров Красной Армии, находящихся в плену, со своими заметками. Они внимательно просмотрели машинописные листы. Гиммлер покачал головой:

– Риторика. Кричать о ненависти к большевизму может каждый, но у них, – он опустил руку на папку, – нет нужной харизмы, умения вести за собой людей. Аристократического происхождения у них тоже нет, – добавил Гиммлер, – эмигрантские круги с ними не станут разговаривать… – после возвращения с Восточного фронта, Макс надеялся получить хорошие новости из Франции: