Лидия Обухова - Набатное утро

И пока Биргер писал свой дерзкий вызов, поджидаючи обещанных папой рыцарей, Александр Ярославич чувствовал себя словно наедине со смертельно опасными ловушками. Целью его стало как можно дольше задерживать послов без ответа.

А те и сами рады вырыскивать по городу, один конец которого обширнее всей королевской Упсалы!

Глядя на новгородские мосты, цедили сквозь зубы с важностью, что, слов нет, велики, но деревянны, а в граде Флоренции есть уже мост каменный. И сады не удивляли их: ни Рель в Славно, ни тенистый Варбузьевский сад, куда бежали с детьми от больших пожаров, — в Свеарике, мол, вересковые пустоши больно хороши!

И, лишь прогуливаясь по Новгородскому кремлю, задрав головы, чтобы достигнуть взглядом верхнего креста Софии, ощутили наконец слабое всколебание почвы под ногами — так грозно, неколебимо стояла новгородская святыня и так шатки казались они сами!

Опустив очи долу, где на мощеной площади тенью лежало пятно софийского храма, смущенно пошли прочь, догоняемые хором песнопений.

— Не празднество ли у вас? — спросили думца, боярина Олония, которому тайно приказано было от Александра Ярославича смотреть постно, отвечать шведам с трепетом и подобострастием. Вот и сейчас он вздохнул, побегал взором по сторонам, промямлил, будто через силу:

— Князь молит бога избавить его от опасности. Скорбит и рыдает во храме.

Шведы приосанились и надули щеки.

Пять дней ублажали их пирами и подарками! Предлагали то охоту на лисиц, то слушание гусляров, то ловлю сомов на берегу Ильменя. И всякий раз подавались лодьи, изукрашенные цветными полотнищами, пестрыми значками на длинных шестах, плыли под звуки роговой музыки. Когда же на берегу подводили верховых коней в богатой сбруе — всякий раз иных мастью — и дарили их этими конями, то уж и не знали послы, который драгоценнее: гнедой ли конь, вороной ли, саврасый?

Послы рассуждали между собой, что, будь ярл Биргер истинный викинг, живи в нем дух Одина, не ставил бы он целью похода лишь озерную крепость, овладел бы с ходу самим Холмгардом... В блаженных мечтах они засыпали, отягощенные бесчисленными чарами приперченного меда. А едва открывали глаза — их ждали новые пиршества. За столом шведы снисходительно посмеивались над князем Александром, который сопровождал их редко, по-прежнему проводя время в молениях и трепете.

Князь был молод, подбородок у него едва курчавился, смотрел простодушно, говорил с запинкой.

Между тем княжий подручный Ратмир, родом переяславец, годами юнее даже самого князя, неотлучно находился верстах в двадцати от Городища, на пути, который ведет не в Низовскую землю, а к граду Витебску, что стоит на реках Двине и Витьбе. Витебск, город торговый, богатый, полки тестя в нем поближе, чем стольный Владимир с грозными ратями отца.

Каждый день до заката Ратмир гнал вестника с виноватыми словами: еще нет. Александр Ярославич смирял досаду и, подумавши, велел тешить свеев с утра пораньше соколиной охотой. Соколиная охота ценилась чрезвычайно. За хорошо обученного сокола или боевого кречета можно было выкупить знатного пленника. Драгоценную птицу подносили в дар королям и ханам. Воспитывали и обихаживали крылатых бойцов специальные сокольники, ревниво передавая мастерство от отца к сыну. Ибо даже поймать сокола, когда он сидит на гнезде во время линьки, надобна немалая отвага и уменье.

Свейские послы, которые с вечера совсем уже было порешили требовать ответа и, едва рассветет, снаряжаться в обратный путь, отложили отъезд...

А близко к полудню прискакал единым духом на сменных лошадях Ратмир, выдавил из задыхающихся уст долгожданное слово:

— Плывут.

Светлый упорный взгляд князя заблестел. И тотчас все вокруг закипело в действии! Александр Ярославич был из тех людей, что одним своим присутствием взбадривают и словно усиливают человеческие чувства.

За неделю перед тем вечерняя трапеза в доме богатого витебского купца — кожемяки Олексы Петриловича запаздывала. Ждали старшего сына Грикшу с вестями из Новгорода.

Божьей милостью или по другим причинам Витебск оставался пока в стороне от кровавых дорог, проложенных многоплеменным войском, которое закрепило за собою на Руси название татар. Вставая по утрам, солнце приносило с востока худые вести.

Но и закатные межи не обещали покоя. Торговля Олексы Петриловича зависела от того, что случается в мире; он и старался обо всем проведать вовремя.

От сына Олекса хотел знать про здоровье новгородского князя Александра Ярославича, которого уважал. Не будь в Новгороде такого твердого умом и удалого на руку князя, псы ненасытные — рытори закрыли бы мечом путь к морю, русский водяной ход, — а что тогда останется делать им, торговым людям, да и всему Витебску?! Будто жилу резали.

— Отче! Грикша прибыл! — взвизгнула Олёница, сноха.

Ветер прошел по горнице от разлетевшегося в беге сарафана — метнулась к двери, чтобы поскорее увидать мужа: на людях низко поклониться, а в сенях жарко прильнуть к нему.

Олекса сдвинул брови, потому что хоть и понимал женское нетерпение, но и сам был сейчас нетерпелив на новости. Однако промолчал, только кивнул на стол жене, отершей радостную слезу при виде старшего сына — такого румяного, статного, с волосами поперек лба, чуть потемневшими от пота.

Все сели за стол, покрестясь. Олекса сам резал каравай, раскладывая ломти по чину: сыновьям Грикше и Онфиму, невестке Олёнице, слуге Ретешке, да Лихачу с Полюдом, кожемякам, да Матвейцу-скотнику, да девке-холопке. А хозяйка метала из печи горшки с упревшим горохом, вареной говядиной и брюквой с кореньями...

— Ну, пошли в камору, — сказал отец, обтирая рот. И строго приказал домашним: — Нас не кликать, в камору не заходить.

Там он сел на ларь с тайным запором, придвинулся ближе к прорезному окошку, откуда низким лучом светило косое солнце, и, развернув берестяной свиток, что подал сын из дорожной сумы, стал читать вполголоса письмо своего новгородского торгового товарища. В отличие от юнца Онфима, Грикша был посвящен в дела отца. И стоял теперь в задумчивости у низкой притолоки. То, что ему удалось разнюхать в Новгороде, было чревато опасностями и для них, витьбичей. От недавнего неурожайного года, когда сосед соседу хлеба не уломит, новгородцы, видать, уже оправились. Правда, против витебских цены во всем дороже; кожевенный товар сразу пошел в ход.

Татарских сборщиков он там не видел, хотя по другим городам они рыщут. С Литвою князь мирен.

Всем ведомо: с племянником сильного Миндовга Товтивилом, что сел ныне в Полоцке, они свояки по женам, полоцким княжнам сестрам Брячиславнам. Против немцев по Чудскому озеру и на Неве-реке у него стоят дозоры. («Добро, добро, — бормотал Олекса, — от рыторей заслон надо крепкий держать».)