Шарль-Альбер Коста-Де-Борегар - Роман роялиста времен революции :

Съ ужасомъ выслушиваются вѣсти, привезенныя Вирье.

Ничего не приготовлено. Лошадей нѣтъ. Нѣтъ и каретъ. Всѣ экипажи въ Медонѣ. Некому дать приказаній. Между тѣмъ настала ночь. Съ терассы видно, какъ приближается цѣлый лѣсъ факеловъ. Это мятежъ. Его провлятія слышатся. Принцесса Аделаида и Викторія обнимаются, точно собираются умереть. Анри удается найти карету, которая ожидаетъ ихъ въ отдаленномъ дворѣ. Она принадлежитъ какой-то пріѣзжей изъ Парижа. Вирье сажаетъ въ нее обѣихъ принцессъ и велитъ кучеру ѣхать галопомъ въ Медонъ, но вороты заперты, неизвѣстно гдѣ ключъ. Гарлебикъ, швейцаръ, скрылся. Замокъ не поддается, несмотря на всѣ усилія слесаря и его двухъ помощниковъ.

Mesdames теряютъ голову, кричатъ, хотятъ выходить изъ кареты. Анри налегаетъ спиною на дверцу, замокъ ломается… какъ разъ во время, чернь уже ворвалась во дворъ съ Севрскихъ воротъ…

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Спасеньемъ mesdames Анри заплатилъ свой долгъ благодарности тѣмъ, кто охранялъ его дѣтство…

Анри ломаетъ свою шпагу. — Его тоска по Вареннѣ. — Огрывки изъ его писемъ къ m-me де-Роганъ. — Непреклонность герцогини. — Ея послѣдніе дни въ Ниццѣ. — Ея смерть. — Воспоминаніе графини Вирье. — Отчаяніе Анри. — Отрывки изъ писемъ. — Болѣзнь герцога де-Роганъ — Отъѣздъ графвни де-Вирье въ Ниццу. — Ея путешествіе. — Графъ де-Дижонъ. — Анри послѣ распущенія Собранія. — Изреченіе королевы по этому поводу. — Маркиза де-Турнель. — Національный банкетъ въ Пюпетьерѣ. — Переписка Анри и его жены. — Переселеніе графини. — Долина Пюпетьеръ. — Ламартинъ.

Для Анри близился одинъ изъ тѣхъ роковыхъ часовъ, когда, такъ сказать, всѣ раны сердца стонутъ и взываютъ одна къ другой. Въ концѣ іюня 1792 г. онъ получилъ извѣстіе, что m-me де-Роганъ умираетъ въ Ниццѣ. Извѣстіе это было для него тѣмъ мучительнѣе, что письма его, полныя смиренія и горестныхъ признаній, оставались безъ отвѣта. Ни одно изъ нихъ, однако, не было безъ разсказа о какомъ нибудь новомъ униженіи, о новой жертвѣ,

11-го іюня, Анри сломалъ свою шпагу полковника. Его совѣсть, его честь заставляли его отвергнуть эту гражданскую присягу войскъ, которой требовалъ новый декретъ Собранія, утвержденный королемъ. Затѣмъ послѣдовало это бѣгство въ Вареннь, помимо его участія. Возвращеніе короля было для Анри глубокою печалью. Барнаву было поручено Людовикомъ XVI оправдать въ глазахъ Собранія его бѣгство.

Барнавъ послѣ Мирабо. Вотъ люди, которымъ король довѣрялъ свои предсмертные вздохи. Мирабо для Вирье былъ всегда человѣкомъ 5 октября, а Барнавъ оставался тѣмъ, чѣмъ онъ былъ въ Бельшассъ.

"…Ахъ! — пишетъ онъ въ одномъ изъ своихъ, полныхъ отчаянья, писемъ, — если я когда и мечталъ о блестящей роли въ этомъ возрожденіи, которое для сердца моего являлось возможнымъ и желаннымъ, то отнынѣ у меня въ перспективѣ только роль жертвы и я съ глубокою грустью вижу, что та, которая должна была бы поддержать меня въ моемъ смиреніи, считаетъ его за постыдное честолюбіе.

"Увы! если я и могу себя упрекнуть, въ принципѣ, въ излишнемъ стараніи противъ правительства, то это потому, что я надѣялся, что оно съумѣетъ отстоять себя. Оно же прямо сдалось…

"Видя въ Собраніи начало сопротивленія, я былъ убѣжденъ, что правительство поддержитъ его. Оно только предало его.

"Наконецъ я думалъ, что правительство съумѣетъ по крайней кѣрѣ возвеличить свои слабости, оно съумѣло только сдѣлать ихъ замѣтными, унизительными".

"Я имѣю въ виду напасть на правительство по нѣкоторымъ пунктамъ, и съ какимъ мучительнымъ удивленіемъ я увидалъ, что моимъ прямымъ долгомъ явилось поддержать его во всемъ, въ особенности же противъ него самого!.."

Какъ Верньо, когда тотъ садился въ роковую телѣжку, Анри могъ прибавить: "…Дѣлая прививку дереву, мы его погубили… Оно было слишкомъ старо".

"Я долженъ былъ спасти людей отъ самоубійства, въ которому они шли, — продолжаетъ Вирье, — и прихожу въ отчаяніе отъ того несогласія, какое царитъ на счетъ единственныхъ мѣръ спасенія, которыя у насъ остались…

"Видно, только разбойники понимаютъ необходимость союза. Все, что честно, точно поставило себѣ въ обязанность — рознь. Всякій отнесется съ проклятіемъ къ взглядамъ, которыхъ онъ не раздѣляетъ"…

Если въ политикѣ не существуетъ полезныхъ раскаяній, то есть, по крайней мѣрѣ, искупленія; въ глазахъ же герцогини де-Роганъ искупленіе для Анри являлось столь же безполезнымъ, какъ и раскаянье.

У настоящей матери явилась бы жалость потому, что материнская любовь есть чувство прирожденное, а не наносное чувство, какъ это было въ данномъ случаѣ. Оно держится всѣми фибрами за сердце, или вѣрнѣе — это чувство и есть тѣ фибры, которыми живетъ сердце. Анри не испытывалъ никогда такого къ себѣ чувства. То, что ему давала герцогиня, была нѣжность пріемной матери.

Болѣе чѣмъ когда-нибудь убѣжденная, что ея достоинство заключается въ презрѣніи, герцогиня выслушивала стенанія своего питомца, не внимая имъ, не обращая вниманія на его отношеніе къ ней, полное многострадательнаго уваженія. Характеръ этой женщины не поддавался никакой ломкѣ.

Шли дни, недѣли, не внося никакой перемѣны въ ея отношеніе. Она облачилась въ свою непреклонность точно въ кирасу, которая защищала ее отъ всякаго состраданія.

"Благодарю Бога, — писала она, — за то, что Онъ вдохновилъ меня на поѣздку въ Ниццу. Я Ему обязана за ту поддержку, которую я здѣсь нашла…".

Эта благодарность заставляетъ одновременно подумать и о фарисеѣ, и о бѣдномъ мытарѣ, который такъ смиренно билъ себя въ грудь у дверей храма, которыхъ ему не отворили.

А между тѣмъ пора было ихъ открыть. Немного состраданья насколько бы облегчило послѣдніе дни герцогини! Быть можетъ, будь она съ Анри и его женой, въ ней было бы менѣе геройства, но она умерла бы какъ умираютъ, когда по себѣ оставляютъ миръ и счастье.

А геройство ее не покидало до послѣдняго дня. Въ своемъ большомъ креслѣ, нагнувшись надъ пяльцами, она работала, бравируя усилившеюся слабостью, какъ она бравировала невзгодами судьбы.

Кресло и пяльцы помѣщались въ углубленіи окна, которое выходило на море. Но герцогинѣ не было ни малѣйшаго дѣла до великолѣпнаго вида! Она понимала природу только въ теоріяхъ ея философовъ. Мягкій, теплый воздухъ, которымъ она дышала, не смягчалъ ее, также какъ и нѣжное обращеніе къ ней ея дѣтей.

Она невозмутимо вышивала, — вышивала, покуда ея дрожащіе пальцы были въ силахъ держать иголку. Такъ точно какъ заполняютъ вечерніе часы, когда день оконченъ, она измѣняла занятіе, но не прекращала его. Она умирала, точно сама того не подозрѣвая.

Въ ея салонѣ не говорили болѣе объ извѣстіяхъ изъ Франціи. Они были слишкомъ печальны. Разговоръ часто замиралъ. И тогда всѣ съ уваженіемъ относились къ молчанію герцогини, также какъ и къ дремавшимъ ея страданіямъ и сожалѣніямъ. Между тѣмъ она слабѣла съ каждымъ днемъ. Силы ея точно постепенно отлетали. Скоро остался одинъ разсудокъ, все тотъ же замѣчательный, свѣтлый, освѣщающій собой далекіе горизонты, къ которымъ она спокойно приближалась.