Шарль-Альбер Коста-Де-Борегар - Роман роялиста времен революции :

"Заранѣе подчиняюсь, — написала она въ заголоввѣ своего завѣщанія, — страданіямъ, которыя будутъ сопровождать разложеніе моего тѣла. Приннмаю ихъ какъ искупленіе".

Послѣдніе часы этого искупленія были ужасны. Но герцогиня поддерживала себя удивительными доводами, которыми она подкрѣпляла бы друга и которые она находила въ вѣрѣ. Она шла впередъ, минуя всѣ подводные камни и развалины, которые такъ часто дѣлаютъ недостижимымъ для умирающихъ переходъ ихъ отъ жизни къ вѣчности.

Для герцогини на ея пути не было ни сожалѣній, ни раскаяній. Когда она встрѣтилась съ своими прежними привязанностями, она отвернувшись прошла мимо. И если имя Анри и было у нее на устахъ, она произнесла его такъ тихо, что его никто не слыхалъ… Вѣроятно, она назвала это имя, такъ какъ въ Пюпетьерѣ оно отдалось замогильнымъ эхо. Когда вскрыли завѣщаніе герцогини, на первой страницѣ прочитали слѣдующія строки: "Завѣщаю сейчасъ же послѣ моей смерти снять съ моей шеи маленькое золотое распятіе, которое я всегда носила и какъ можно скорѣе передать его m-me де-Вирье…" Въ послѣдній разъ эта кроткая женщина являлась соединяющимъ звеномъ между матерью и сыномъ…

Оторванная отъ мужа, m-me де-Вирье была не въ силахъ утѣшить его въ горѣ отъ потери его благодѣтельницы, а еще менѣе могла она смягчить тѣ упреки, какіе получалъ онъ изъ Ниццы. По словамъ m-me де-Валь, неблагодарность Анри убила герцогиню. И въ довершеніе мученій, молодая женщина предсказывала второе несчастіе, которое, въ виду здоровья герцога де-Роганъ, являлось весьма вѣроятнымъ.

Бываютъ минуты, когда сердце или разбивается, или закаляется. Такъ было и съ сердцемъ Анри. Менѣе чѣмъ когда нибудь для него былъ возможенъ отъѣздъ изъ Парижа, гдѣ конституція была при послѣднемъ издыханіи. Но онъ могъ отправить жену въ Ниццу. Герцогъ всегда такъ ее любилъ. Съ тою же почтою, съ которою онъ отправлялъ женѣ письмо съ просьбою отправиться въ Ниццу, Анри писалъ m-me де-Валь:

"Ахъ! еслибы она видѣла меня среди убійцъ, которые угрожаютъ мнѣ каждый день, та, въ смерти которой вы меня обвиняете, поняла бы, что подлость сдѣлала бы меня недостойнымъ ея.

"Никогда я не былъ болѣе вѣренъ принципамъ, которые она мнѣ внушила, какъ въ то время, когда я имѣлъ несчастье ее ослушаться.

"Я ее буду вѣчно оплакивать, и для меня будетъ облегченіемъ въ моемъ горѣ отдаться моей печали, моимъ слезамъ, моимъ сожалѣніямъ. Печали сердца, политическія сожалѣнія, слезы о прошломъ и о будущемъ, вотъ итоги за два послѣдніе года". И изъ всего, на что Анри надѣялся, изъ всего, что онъ сдѣлалъ, у него не оставалось ничего… ни даже вѣры въ эту конституцію, едва доведенную до конца и уже вышедшую изъ моды.

Увы! не изъ за этой ли конституціи, настоящаго шедевра, какъ говорили тогда, "умозрительной логики и практическаго безсмыслія"… Вирье видѣлъ теперь, что "произвольная анархія превратилась въ законную анархію"?.. И такъ же, какъ его друзьямъ, ему приходилось скрестить руки передъ его произведеніемъ, не имѣя надежды ослабить его пагубныхъ послѣдствій. Собраніе рухнуло бы, объявивъ своихъ членовъ отнынѣ неизбираемыми.

Для однихъ подобное рѣшеніе являлось верхомъ "глупаго рыцарства"… Для другихъ — ослѣпленіемъ. Наконецъ были и такіе, въ ихъ числѣ и Анри, для которыхъ оно являлось откровеннымъ сознаніемъ безсилія.

"…Видѣлъ я, — пишетъ онъ, — что значитъ кричать о свободѣ и какъ злодѣи подъ этою вывѣскою устраивали ужасающую анархію. Душа моя изнемогаетъ отъ этой картины, и болѣе чѣмъ когда нибудь я желаю полнаго отдаленія отъ всякой общественной дѣятельности. Тяжко сознаться самому себѣ, что могъ быть безсознательнымъ орудіемъ столькихъ золъ, что былъ, пожалуй, солидаренъ съ вещами, которыя порицаешь, наконецъ, сознаться и въ томъ, что всѣ попытки, усилія, чтобы уничтожить злоупотребленія, привели только къ злоупотребленіямъ по отношенію къ самому королю".

Анри писалъ это на другой день послѣ засѣданія, въ которомъ Людовикъ XVI стоя, съ непокрытою голсвою, присягалъ конституціи. Онъ видѣлъ, какъ король поблѣднѣлъ, когда послѣ первыхъ его словъ, всѣ члены собранія, самымъ грубымъ образомъ, сѣли. Для свидѣтеля, опечаленнаго подобнымъ оскорбленіемъ, парламентская монархія умерла. Разцвѣтетъ ли когда другая монархія, монархія Генриха IV, на столь глубоко расшатанной почвѣ?.. Покидая собраніе съ тѣмъ, чтобы никогда болѣе въ него не вернуться, Вирье говорилъ: "быть можетъ!"

"…Утѣшаюсь въ моемъ безсиліи даннаго времени, — писалъ онъ, — надеждою, что рано или поздно, король обратится къ крови своихъ вѣрныхъ подданныхъ. Тогда онъ найдетъ во мнѣ ту преданность, которая ему нужна; издалека, какъ вблизи, я буду на готовѣ".

Тѣмъ временемъ m-me де Вирье получила въ Пюпетьерѣ письмо, съ извѣстіемъ о болѣзни герцога де-Роганъ.

Не дожидаясь даже брата, единственнаго покровителя, къ которому она могла обратиться за помощью, графиня отправилась въ путь.

Братъ этотъ, едва промелькнувшій въ началѣ нашего повѣствованія, былъ графъ де-Дижонъ, умный драгунскій капитанъ, надъ развязными манерами и небрежностью туалета котораго въ былое время подсмѣивались въ отелѣ де-Роганъ.

Дижонъ не эмигрировалъ, разсчитывая на то, что ему не придется ни въ чемъ измѣнять своимъ привычкамъ, чтобы быть во вкусѣ равенства, требованій дня. Послѣ того, какъ полкъ его былъ распущенъ, онъ все странствовалъ, на досугѣ изучая духъ страны.

Онъ одинъ могъ рискнуть взяться доставить сестру въ Ниццу, безъ препятствій.

Онъ встрѣтился съ ней въ Ліонѣ и тутъ они вмѣстѣ обдумали свой маршрутъ. Ѣхать югомъ было невозможно. Въ Авиньонѣ шла рѣзня, въ Марселѣ была полная анархія.

Единственный путь, нѣсколько обезпечивающій безопасность, былъ черезъ Савоію. Но и то еще слѣдовало принять разныя мѣры предосторожности. M-me Вирье, несмотря на ея слабое здоровье, пришлось трястись въ телѣгѣ, останавливаться гдѣ попало на ночлегъ, а братъ ея, съ палкою въ рукахъ, правилъ экипажемъ съ видомъ настоящаго гражданина. Онъ такъ хорошо игралъ свою роль, что никому не пришло бы въ голову заподозрить ни брата, ни сестру, что они эмигрируютъ.

Такой у нихъ былъ видъ, что въ одинъ прекрасный вечеръ, когда они прибыли на одинъ постоялый дворъ, служанка спросила двухъ извозчиковъ, не согласятся ли они пообѣдать вмѣстѣ съ однимъ бѣднягой.

Но они гордо отказали, и графу де-Дижонъ пришлось отобѣдать на концѣ скамейки, поставивъ себѣ тарелку на колѣни. Но ничто не обходится безъ ошибокъ. Когда на слѣдующее утро онъ запрегъ телѣжку, онъ сунулъ золотой въ руку служанки, которая наканунѣ хотѣла доставить ему честь отобѣдать съ извозчиками; думая, что она получила мѣдную монету, честная дѣвушка опустила золотой въ карманъ не глядя. Но вотъ, въ то время, когда Дижонъ, пощелкивая кнутомъ, былъ уже довольно далеко отъ постоялаго двора, служанка, вся запыхавшись, несетъ ему его золотой… въ полной увѣренности, что онъ далъ его по ошибкѣ…