Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 1

— И так, вон, разнесло меня, что и не узнать, — грустно сказала Маша.

— Да ты, как родишь, сразу все скинешь — пожала плечами мистрис Доусон. «Давай, намазывай, ребенку это полезно».

После завтрака Маша остановилась у окна в кабинете, глядя на желтые листья, падающие на черепичные крыши Сити.

Дома в это время уже был снег — он лежал на вершинах гор, окружавших деревню, круглый год. Блеяли в загоне овцы, мать, наклонившись, размешивала в большом деревянном чане густое молоко. Круглые головки сыра лежали бледно-желтыми колесами на полках сарая — он был соленый, слоистый, и не было его вкуснее, запеченного в румяное, пышное тело пирога.

Пронзительно синее небо висело над головой, и казалось — кроме него и высоких, из серого векового камня, башен деревни, и нет ничего на свете.

Еще зимой начинали готовить землю к пахоте — старики верили, что здесь, высоко в горах, в вечном холоде, ее надо хорошенько обогреть, чтобы урожай был обильным. Мать посылала детей в лес, — собирать ветви деревьев. Первая связка называлась в честь ее небесной покровительницы — святой Мариам, и девочка всегда старалась набрать туда особенно много веток. Каждая семья приносила связки на церковный двор, и потом их с молитвами поджигали — считалось, что так земля согреется, и даст плоды.

Мариам и сама пахала, — она была старшей, а в их краях женщины искони работали наравне с мужчинами. Она вспомнила, как холодила еще не прогревшаяся земля голые ступни, как чирикали воробьи, вьющиеся у головы вола, как заливало все вокруг весеннее, яркое солнце.

Леди Мэри посмотрела на свои ноги — обутые в простые, без каблуков туфли, и тихонько вздохнула. Положив руку на свой живот, она вдруг спросила: «Ты кто? Мальчик или девочка?». Под рукой чуть задвигалось — будто ребенок ворочался из стороны в сторону.

У себя в спальне, присев на кровать, она разложила вокруг приданое для младенца, и вспомнила, как в последнюю ночь перед отъездом Степана в Плимут, она, разметавшись у него на груди, сказала: «Как же мне страшно!»

— Из-за него? — муж нежно погладил ее по животу. «Все будет хорошо, Машенька, не бойся».

— Нет, — она встряхнула головой, рассыпав шелковистые, вороные волосы по белоснежной простыне. «Я все время боюсь за тебя, Степа. Боюсь, что ты не вернешься».

— Могу и не вернуться, на то воля Божья — он помолчал. «Однако же я мужчина, и делаю то, что должно мне — а уж если погибнуть мне суждено, так буду теперь я спокоен — зная, что ты наше дитя носишь, — он потянулся обнять Машу, и, как всегда в его руках, она почувствовала, что нет у нее другой опоры, и защиты, кроме мужа.

Маша прижалась к щеке крохотную рубашку и вдохнула свежий запах чистой ткани.

Прислуга постучала в дверь — приехала акушерка.

— Поясница болит, — пожаловалась ей Маша, ложась на кровать.

Молодая женщина ловко ощупала Машин живот и вздохнула:

— Да как не болеть ей, тебе уже и рожать совсем скоро, головка опустилась.

— А когда? — Маша побледнела.

— Ну, — акушерка замялась, — тут уже как Бог даст. Дня два-три, думаю, еще походишь, а потом и схватки начнутся. Но ты не пугайся, если что — сразу посылай за мной, хоть днем, хоть ночью.

— Миссис Стэнли, — Маша прикусила губу, — а если муж мой не успеет в Лондон вернуться до родов?

— Ну, значит, когда приедет, так ты ему дитя и покажешь, — рассмеялась женщина.

— Хотелось, чтобы со мной муж был, — девушка медленно встала, опираясь на руку акушерки, и поморщилась. «Будто кости у меня расходятся, так все болит».

— Потерпи, — ласково обняла ее миссис Стэнли. «Ты ж знала, что за моряка замуж выходишь — не всегда у них, получается, дома-то быть вовремя».

Маша только вздохнула и утерла глаза.

— Прогуляться бы, вон на улице деревья, какие красивые, — она с трудом подошла к окну.

— Даже и не думай, — отрезала миссис Стэнли. «А если поскользнешься, или в карете растрясет? Ты ж в первый раз рожаешь, тебе беречься надо сейчас, еще, не дай Бог, схватки раньше времени начнутся. Так что вон — гуляй по дому, девочка».

Маша грустно улыбнулась акушерке, а та, глядя на нее, как всегда, подумала: «И как только рожать будет, дитя же совсем еще, хоть и двадцать лет уже исполнилось, а выглядит — на четырнадцать».

Проводив акушерку, Маша села за книгу — она читала сейчас «L ’Heptaméron des Nouvelles de tris il ustre et très excel ente Princesse Marguerite de Valois», пера с естры покойного короля Франции.

Степан, уезжая, закрыл библиотеку на ключ, мягко сказав ей: «Те книги, кои читать тебе можно — я велел в комнаты твои перенести. Остальное, что там — оно не для женщин».

— Степа, — робко сказала Маша, — но ведь раньше…

— Что было раньше, того не будет более, — коротко ответил ей муж. «Помнишь же, что апостол Павел сказал: «Учить жене не позволяю».

— Я же не учить, — покраснела Маша, — я почитать просто.

— Иди сюда, — Степан потянул ее к себе и посадил на колени, вдыхая запах цветов.

«Машенька, — сказал он, — я не против того, чтобы ты читала. Просто я тебя старше, умнее, я — глава семьи, и я решаю — что в ней происходит. Ты же потом будешь воспитывать наших детей, и я должен быть уверен, что ты делаешь это правильно. Понятно?»

— Хорошо, Степа, — кивнула она, сдерживая слезы, вспоминая те книги, которые от нее теперь были спрятаны — навсегда.

— Ну и молодец, — муж поцеловал ее. «Видишь же — не было у нас детей, а теперь ты понесла, — он нежно положил руки на ее плоский живот. «Значит, Богу такая жизнь угодна».

Маша, было, хотела что-то сказать, но прикусила язык.

«Гептамерон», который она читала у себя в спальне, так и остался незамеченным, в комоде, среди ее рубашек и чулок.

Девушка открыла книгу на истории о парижском дворянине, который притворился больным, дабы не изменить жене.

— Мне кажется, — читала Маша, — что не такая уж это большая заслуга для мужчины — бояться нарушить целомудрие из любви к жене; есть ведь немало причин, которые и без этого заставляют его хранить ей верность. Прежде всего, это велит ему Господь, этого требует данная им клятва, да и природа его бывает удовлетворена, и поэтому ни соблазн, ни желания уже не имеют над нею власти.

Она опустила книгу на колени и задумалась. Со времени их венчания прошло уже четыре года, и за это время Степан едва ли шесть месяцев провел дома.

Маша вспомнила, как провожала его в море ровно через месяц после свадьбы — в Плимут он ее не пустил, сказав ласково, но твердо: «Не место там женам-то, ты пойми. В море нельзя о женщинах думать — а ежели ты туда приедешь, так и всем другим придется разрешать».

— И ты не будешь обо мне вспоминать все это время? — наивно спросила она тогда.

— Я, Маша, если уж я в море, — вздохнул ее муж, — так только им и занят. Потому я и жив до сих пор.