Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 2

Матвей посмотрел в карие глаза адмирала и спросил: «Ты мне никогда не говорил — как вы с Мартой познакомились-то?»

— Она в меня из пистолета целилась, — нежно улыбнулся Виллем.

— Похоже на мою сестру, — пробормотал Матвей. «И зачем ты, упрямый баран, вбил себе в голову, что она тебя не любит?».

— Она мне сама об этом сказала, — пожал плечами Виллем. «Тогда еще, в Дельфте, когда я ее с детьми к покойному штатгальтеру привез».

— Зная Марту, — хмыкнул Матвей, — она, наверняка, сделала это из соображений высшей государственной надобности, поверь мне».

Адмирал тяжело задумался, и, наконец, сказал: «Ну, тогда я тем более должен ее увидеть».

Он помолчал и добавил: «Матиас, может быть, твой сын… может быть, он жив еще».

— Нет, — Матвей почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы и отвернулся. «Я же отец его, Виллем, я это сразу понял. Будто было у меня сердце — и вот, — нет его».

— Сегодня ночью тут вокруг все солдатами будет кишеть, — помедлив, проговорил адмирал.

«Что с ними сделают сейчас?».

— Возок тот помнишь? — спросил Матвей.

Виллем кивнул.

— Так вот, уверен я, — Вельяминов все смотрел на покрытую плесенью каменную стену, — то из Москвы сюда ехали. Мне ведь теперь, Виллем, надо сына его убить.

— Чьего сына? — не понял адмирал.

— Годунова, — тихо ответил Матвей. «А их, — он дернул углом рта, — мать сына моего в монахини постригут, а Марту…, Марту и казнить могут, если в смерти царевича обвинят. А так оно и будет, Виллем».

— Ну что ж, — адмирал вскинул голову и посмотрел на решетку. «Значит, ночью, будем выбираться отсюда».

Засов на двери лязгнул и стоящий на пороге начальник караула сказал: «Недосуг с вами разбираться, у нас тут бунт в городе, покамест в подвале посидите, а той неделей головы вам отрубят, как всем рубить будут».

— Да за что, ваша милость, — ахнул Матвей. «Мы ж иноки смиренные, зла никому не чиним».

— А ну рот свой заткни, — стрелец перетянул его плетью по спине и велел: «Все, в каменный мешок их, вниз, гонец уже на Москву поскакал, пока сюда не явились, надо порядок навести, а то и наши головы полетят».

— Быстро вы, Борис Федорович, — Марфа посмотрела на главу Регентского Совета. Окна в палатах были раскрыты, и со двора слышались голоса убирающих площадь холопов.

— Да, мы с князем Василием Ивановичем, — Годунов кивнул на сидящего в углу Шуйского, — как раз в пути были, гонец нас за два десятка верст от города застал.

— А, — коротко отозвалась Марфа. Шуйский вскинул сухое, хмурое лицо и сказал, положив руку на бумаги: «Вот, мамка сия, Волохова Василиса, показывает, что царевич падучей страдал, в оной забился и гвоздь себе в горло сам и воткнул».

Марфа молчала, вспоминая караул стрельцов у ее палат. Дети сидели тихо, Петенька с того дня все больше спал, вздрагивая и что-то бормоча, а когда поднимался — то сидел, забившись в угол, сцепив детские, тонкие пальчики, иногда стирая со щек слезы. Марфа смотрела на сына и вспоминала его отца — шестилетнего, просыпавшегося посреди ночи со стонами, ищущего родителей.

Лиза отвела ее в сторону и сказала: «Матушка, вы не бойтесь, я присмотрю за всеми, делайте, что надобно вам».

Тело царевича лежало в маленьком, наскоро сколоченном гробу, рана на горле была прикрыта бархатным воротником кафтанчика. Марфа сама уложила иссеченные кинжалом ладошки на груди, обвила чело мальчика вышитой на бархате золотом молитвой, и вложила ему в руки свечу.

Когда Вельяминова наклонилась над Марьей Федоровной, распростершейся на каменном полу церкви, и попыталась что-то сказать, женщина оттолкнула ее руку. Боярыня увидела запухшие, безумные глаза, окровавленный, искусанный рот, и тихо отошла. Город был оцеплен стрельцами, — даже на паперти церкви стоял целый отряд.

— Никогда Дмитрий Иоаннович, упокой душу невинно убиенного младенца, — Марфа перекрестилась, — черной немочью не болел. Я его мать крестная, с колыбели его пестовала, уж мне ли не знать. Здоровый, крепкий мальчик он был. А вот для чего Волохов с Качаловым его убили — сие понять надобно, — женщина поджала тонкие, бледные губы.

— Ну, — заметил Шуйский, — сии более не скажут ничего, спасибо набату вашему. Шесть человек толпа растерзала, Марфа Федоровна.

— Есть ли семья у вас, Василий Иванович? — спросила боярыня, глядя прямо на него.

— Вдовец я бездетный, — тихо ответил князь.

— Так разве можем мы мать винить, единственное дитя потерявшую, что в набат велела она забить? — горько вздохнула Марфа. «Как есть Господь мой свидетель, бояре, ежели б можно было людей остановить — сие я б сделала».

— Однако не стали, — невзначай заметил Борис Федорович, так и не отрываясь от окна. За ним посверкивала Волга, тихо текущая меж заливных лугов. Запела какая-то птица, и в палатах воцарилось молчание.

— У меня тоже дети есть, — наконец, ответила Вельяминова.

— Например, Петенька, — Борис Федорович постучал длинными пальцами по деревянной раме. «Видите ли, любезная Марфа Федоровна, Волохова сия Василиса говорит, что царевич с вашим сыном в тычку играл, как немочь на него черная напала».

Марфа сцепила руки и ничего не ответила.

— А мы ведь можем, — Годунов взглянул на Шуйского, и тот кивнул, — сказать, что это ваш сын царевича убил. Ну, по неосторожности, конечно, может, поссорились они из-за игры, может, случайно сие было. Та же Волохова сие и подтвердит.

Но ведь все равно, дорогая Марфа Федоровна, сами понимаете — ежели я Петеньку на площадь выведу, и скажу толпе — сие убийца Дмитрия царевича, — от вашего сына и кишок не останется. Ну, вы сами видели, — Годунов чуть улыбнулся.

— Ну и вас заодно с дочками в землю втопчут — наш народ уж если поднимается по набату, так поднимается. А на Волохова с Качаловым ваш сын указал, потому, как себя обелить хотел. Вот так-то, милая моя боярыня, дорогая Марфа Федоровна, — Годунов замолчал.

Марфа опустила голову, укрытую черным платом, и тихо спросила: «Что требуете-то от меня, бояре?».

— Вот, — усмехнулся Годунов, — разумные речи говорите. Первым делом — не лезть, куда вас не звали. Царевич от несчастного случая скончался, сие печально, однако же, с каждым может случиться. Понятно?

Марфа кивнула, и почти шепотом проговорила: «А еще?».

— Вас постригут, сына тако же — жестко сказал Годунов. «Друг друга более не увидите — сами понимаете, в женской обители послушнику быть невместно».

— А дочери? — голос женщины был почти неслышен.

— Трое их у вас, — Годунов задумался. «Младшие, так уж и быть, пусть при вас, в обители, пару лет побудут, потом заберем их под опеку Совета Регентского, а старшей вашей пятнадцать ведь?»

— На Пасху, было, — прошелестела боярыня.

— Память-то у меня отменная, — улыбнулся Годунов. «Так вот, Лизавету вашу Петровну замуж за князя Шуйского выдадим, он как раз овдовел тем годом, сорока не было ему еще, да и кровей хороших. Василий Иванович, — он кивнул князю.